Пятница
29.03.2024
08:59
Категории раздела
Любимый город мой [11]
Год Пушкина в Казахстане [14]
Год Пушкина в Казахстане. Год Абая в России
Во имя жизни [6]
Великая Отечественная война
Юбилеи [7]
Наши гости [4]
Поэзия [104]
Проза [36]
Наше наследие [7]
Встречи [1]
Эссе [31]
Переводы [4]
Сказки [6]
Миниатюры [3]
Astroliber [1]
Слово редактора [3]
Исторический калейдоскоп [2]
Песни об Алматы [18]
Поэзия: гости об Алматы [22]
Публикации в прессе [22]
Год русского языка [3]
Перышко [1]
Публицистика [3]
Зеленый портфель [2]
О нас пишут [1]
Вход на сайт

Поиск
Наш опрос
Какому источнику информации Вы доверяете?
Всего ответов: 435
Закладки
Друзья сайта

Академия сказочных наук

  • Театр.kz

  • Статистика

    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0
    Сайт учителей русского языка и литературы Казахстана
    Главная » Статьи » Альманах "Литературная Алма-Ата" » Эссе

    Дулат Исабеков. Эмигрант

    «Я человек не этого времени».
    Булат Окуджава

    «У человека есть два предназначения,
    первое – прийти в жизнь, второе - уйти.
    И в этом промежутке всё у него преходящее.
    Будет логичнее всего, если человек  уйдет, когда 
    интерес к жизни у него окончательно иссякнет».
    Аскар Сулейменов

    Слова Булата Окуджавы относятся к лету 1996 года, когда он находился на больничной койке. А вот когда и где прозвучала Ваша «максима», я не помню, хотя вы постоянно повторяли ее. А мы каждый раз смеялись.
    Да, Асеке1, о чем Вы только не говорили! А сколько дней и ночей провели мы вместе, какие только темы не затрагивали, не обсуждали в эти сокровенные моменты общения? Все интересовало нас: сфера познания и чувства, проблемы гуманизма и этики, отношения дружбы и товарищества, сущность родственных уз, честности и нечистоплотности, место и роль казахов среди других наций, значение искусства и спорта в нашей жизни и, конечно, женщины…
    О Господи, я давно задумал написать о Вас, когда Вы были еще в полном здравии. Вы так неожиданно и навсегда ушли от нас! Вот уже справили поминки, а я все никак не могу собраться с мыслями и сесть за стол. Алия 2 время от времени звонит, и каждая встреча с ней просто невыносима – стыдно ей в глаза смотреть. Речь тут не о Вас, Вы-то, конечно, подождете, теперь Вам все равно, пусть даже никто ни строчки не напишет. Я  сколько раз настраивался, взявшись уже за перо, но, надо же, так и не смог, выдавить из себя ни одного стоящего слова. Даже близко ничего не было. Дверь с табличкой «Аскар Сулейменов» не открылась. Вроде бы в руках моих увесистая связка ключей, но ни один из них, как ни странно, к замку Аскара не подходит. Начинаю писать – не то, бросаю, ухожу. Снова сажусь: две – три  страницы, но стоит оторваться от бумаги – передо мною Вы, как наяву, смотрите пронзительно, как будто испытующе. Понимаю – Вам не нравится. Вам вообще ничего не нравится. Смотрите, уставившись своим жестким взглядом. Да разве что-нибудь Вам нравилось? Встаю и ухожу. Пусть другие пишут. Так или не так, читайте пока их. Возможно, Вас они удовлетворят.
    Понимаю, писать о Вас – тем более вашему современнику – одно мучение. Бесчисленные порывы и попытки взяться за перо стали заканчиваться чувством обиды. «О Создатель! – в сердцах вопил я. – Хотя бы в знак наказания, заставь грешного сына своего что-нибудь написать об Аскаре!!!» Сегодня о вас пишут многие, пишут так, как будто жили-были с вами запросто и даже стали вашими наперсниками, и не было у них, оказывается, собственной жизни – без вас. А может, так и было вправду? Ведь с кем вы только не общались? Кто только не вязался за Вами? Сколько раз я обнаруживал Вас в задушевных разговорах с людьми, которых Вы презирали. Порой вообще с такими, что мизинца Вашего не стоили, не говоря уже об интеллекте, и отстояли от Вас на таком расстоянии, «едва одолев которое, пали две собаки, а третья, притащилась чуть жива» (Ваши слова!).
    Это были люди, с которыми вы могли не только вариться в одном котле, но и душевно доверяться. Это они с поразительной уверенностью, взахлеб, пишут о духовном, интеллектуальном родстве с Вами. На здоровье. Дай Бог, чтобы их досужие обывательские воспоминания, хотя бы наполовину оживили ваш портрет! На самом деле писать о Вас, создать словесный Ваш образ – это такой же риск, как переплыть Колыму в одиночку.
    Теперь кое-кто называет Вас «неузнанным гением», «бездонным неисследованным океаном». Все это Вы, конечно, с порога отметаете. Ибо раньше нас читали священные хадисы пророка Мухаммеда, взрослели, усваивая его наставление: «Человек не должен поклоняться себе подобному». Величие человека для Вас измерялось другими мерками, малопонятными большинству людей. Вы входили в сей мир и выходили совершенно другим путем. Это были врата к жизненной правде, дорога познания, и Вы представляли их совершенно иначе, и этого не знала ни одна душа, кроме Вашей. Волею самого Всевышнего Вы и созданы были таким, сокровенным человеком. Ваши старые друзья (если они у Вас были), люди старше Вас и помоложе на удивленье просто объясняли и разгадывали Ваши глубоко личные качества, видя в них проявление «неординарного характера Аскара». Вот так легко, ничтоже сумнящеся, они справились с задачей из области высшей математики, для них абсолютно темной. Так как своего ума им просто не хватало, они решали ее арифметически – с помощью сложения и вычитания.
    Вспомните, никакого отбоя не было от «мемуаристов» сразу же после кончины Мукагали Макатаева. Пиши – не хочу. И писали взахлеб, чтобы прежде всего поставить себя вровень с поэтом. Писали даже те, кому посчастливилось с ним хлебнуть в случайной компании спиртного. Мы не раз и подолгу говорили с Вами об этом, так сказать, «феномене».
    – Почему всякие бездари примазываются к великим, кичатся случайными встречами с ними, тогда как, по сути, в подметки им не годятся?
    – Ну и что? Пусть пишут. По-твоему, Мукагали должен был ходить один, заранее опасаясь этих писак?
    – Добрая душа, он мог не общаться с ними.
    – Послушай, представь, что Гегель – казах, жил в Алматы, потягивал винцо. Что же ему и на улицу не выйти, если рядом нет единомышленников? А ты подумал, как найти своего по духу? Вот и приходится выпивать бедному Гегелю с кем попало. Когда вы только перестанете ловить акулу в мутных водах Арыси? По-твоему, Гегель должен знаться только с Шопенгауэром, Кантом, Спинозой, Марксом и Лениным, или на худой конец с Сен-Симоном? К тому же в Казахстане? Да где же ему, бедняге, их найти?
    До сих пор помню эти Ваши жесткие, полные возмущения и тонкого сарказма слова. Глубокий и точный ответ, от него не увильнуть. Какая вдохновенная параллель на примере представителей разных эпох, особенно необходимая для  понимания нашего казахского сознания! На такие умозаключения способен далеко не каждый; эти глубокие мысли, усложнявшие простое и упрощавшие сложное, мгновенно сражали даже тех, кто, может быть, не без основания относил себя к интеллектуальной элите и в упоенном самодовольстве, как говорится, пёк на груди калачи. Сражали, выводили из равновесия и заставляли признать Вашу правоту и ум. Эти неподражаемые максимы, остроты, афоризмы, наблюдения, одновременно возбуждавшие слух и разум, сыпались из Ваших уст, как из рога изобилия, и осыпались в своем блеске подле Ваших ног, терялись в суете различных встреч. В Вашем окружении обычно их «не подбирали», даже не пытались. Помните, из-за чего у нас случилась та давно назревшая стычка? Я стал пенять Вам:
    – Что это Вы мечете бисер перед свиньями, общаясь, где и с кем попало? Не лучше ли сидеть себе дома и писать. Еще лучше наговаривать на диктофон!
    В ответ смешок:
    – Слушай, зачем же мне травить впустую, если некому слушать.
    – Ну а с дерьмом зачем рассиживаться?
    – «Его» я не люблю.
    – Тем более! Зачем же связываться?
    – Действительно?! Но почему-то я начинаю хорошо и складно говорить именно среди несимпатичных мне людей. В голову приходит такое, что сам себе удивляешься. Знаешь, ты в таких случаях получше эту братию запоминай и не разбрасывайся ею. А будет мало, позови кого-нибудь еще, особенно мне неприятного.
    Улыбнулся губами, что означало: «Достали вы меня с сюрреалисткой Айтоты3. Тоже мне, критики нашлись. До свидания! Хоп!»
    С Вами и ругаться не было резона. Точнее говоря, Вы сразу заводились. Так как ругаться толком не умели. Это было одно удовольствие – ссориться с вами. В ответ на Ваши интеллектуальные аргументы: «Это замечательно», «Это же глупость», «Так ведь это же сам король Лир, однако из Сузака», – я выставлял свои простые арысские доводы и запросто Вас побеждал с точки зрения здравого смысла. Тогда Вы ловко и легко выскальзывали из игры: «Ну что, теперь мне умереть прикажешь, если я родился не в Арыси, как ты?»

    «Самае любимая часть тела гостя –  его лопатки».
    Б. Брехт

    «В лопатках уходящего человека смысла
    гораздо больше, чем в лице идущего навстречу».
    А. Сулейменов

    Что-то не припоминаю, когда Вы это говорили. Да Вы и сами вряд ли вспомнили, даже если бы не покинули нас. Кстати, о Вас было больше сказано, нежели написано. Привычно было слышать, что Аскар Сулейменов – «ненаписанная книга». Но стоит только сесть за стол, чтобы закрепить на бумаге Ваши мысли, эти и другие, как они тотчас улетучиваются. Они не вспоминаются и на следующий день. Они хранятся в моем мозгу так же беспорядочно, как Вы и «разбрасывали» их в разных местах Алматы. Они будут вспоминаться регулярно: завтра, послезавтра и послепослезавтра, через год,  через пять, десять, двадцать лет, до тех пор, пока они в памяти и мы не ушли в мир иной, куда ушли Вы. В клетках Вашего мозга заранее уже были готовы выверенная оценка, верное мнение, точный анализ всех случаев, событий и ситуаций нашей жизни. Поразительно то, что все это выходило из Ваших уст немедленно, в любой час дня и ночи, как из компьютера. Ваша информированность обо всех крупных событиях в области политики, литературы, культуры и общественной жизни никого из Ваших простых современников не удивляла,  для них это было привычное явление. Вы были хорошо осведомлены и прекрасно разбирались во всех событиях мирового сообщества: в кривотолках вокруг политической жизни, в особенностях позиции Америки или же Англии, в новых литературных направлениях, в их явной и неявной взаимосвязи, в том, что создали и над чем работают актеры и режиссеры Голливуда, кто здравствует из них, а кто ушел из жизни, в новинках писателей Латинской Америки, Японии, Германии и даже Афганистана, в котором до сих пор не могут загасить огонь войны. Где, когда и как Вы все это узнавали – ведомо лишь Вам. Казалось, все мировые новости, словно радиоволны, улавливал локатор Вашего мозга.
    Вы наизусть знали творчество Кафки, Брехта, Бёлля, А. Миллера. И что в особенности интересно, Вы так по-своему интерпретировали этих писателей, что возникало впечатление синтеза мыслей, в котором органично сливались эти в сущности разные мастера слова, яркие  представители единого литературного процесса. Так мог думать и говорить человек, одаренный особо сложным, тонким восприятием, чувственный, высокообразованный человек. Всей своей духовной сущностью, широтой интересов и знаний, культурой письма Вы сумели ответить на очень важный для казаха вопрос: «Что в обществе значит писатель и кто он?» Есть правда жизни и правда истинного художника, есть язык народа и собственный язык писателя. Вы своим языком выражали свою правду. Но она не была похожа на ту правду, к которой мы все привыкли. И язык Ваш был иной, не сродни нашему, тоже привычному. Вы были как бы отдельной своеобразной мастерской казахского языка. Создавая образ героя, раскрывая его человеческую сущность, соразмерно с количеством поглощенного материнского молока, т. е. в зависимости от «размера» каждого персонажа (тоже Ваша формула), Вы наделяли его сугубо индивидуальным языком. С каждым годом все больше проясняется и вот это Ваше суждение: «Писатель – не мастер истины и языка, он их хозяин, с нежной и тонкой душой, смелыми мыслями и грубыми пальцами».
    Вы ходили среди людей отдельно, в толпе были одиноким. Вы не были заступником и печальником «кричащей правды» (маразм!), не творили суд высшей справедливости, как некоторые самонадеянные наши писатели. Наоборот, Вы рьяно ненавидели эту позу ложного величия, Вы были безжалостным критиком нашего общества, и Ваше писательское кредо возникало именно на этой основе.

    «Как только назначение литературы
    переходит в функцию, так сразу же
    на  кладбище готова для нее могила».
    Вы – Аскар Сулейменов

    «Служение властям обрекает
    творца на бесплодие».
    Эрве Базен

    Если к этому выводу Вы пришли лет пятнадцать-двадцать назад, то последнее предсмертное интервью Эрве Базена было напечатано в «Известиях» в феврале нынешнего года. Конечно, сопоставляя эти суждения, я не хочу восторженно утверждать: «Вот видите! Если известный писатель Европы ХХ века Эрве Базен  высказал свою мысль только вчера, то из уст азиата-казаха Аскара Сулейменова она прозвучала около двадцати лет назад». А значит, и Вас причислят к когорте гениев. Зачем вообще художнику титул «гения», достаточно и того, чтобы в ряду книг, вобравших передовую общечеловеческую мысль, оказались и Ваши произведения, с их оригинальным содержанием, иным взглядом на реальности жизни, с Вашим стилем и голосом. Несомненно, они имели бы благотворное влияние на творчество других писателей, а также способствовали бы расширению читательского кругозора. По-моему, это тоже огромное достижение. С моей точки зрения, или колокольни (а я тоже кое-что познал на своем веку), Ваш голос, Ваши идеи в массе этих книг никогда не пропадут и не заглохнут. Достаточно лишь сознательной инициативы, мыслящей волны, способной на их поиск и передачу из поколения в поколение.
    В минуты одиноких размышлений, когда нередко сам себе становишься врагом, я глубоко сожалею о том, что Вы родились казахом в Сузаке4. Шутил по этому поводу: «И зачем это Вы родились в Сузаке, будто другого места не нашлось? Ваш товар на местном духовном рынке спроса не имеет, Вам нужен рынок Европы». Вы тотчас же парировали: «Арысь тоже не лучший вариант» и легко выскальзывали из игры. Однако, несмотря на удаление моей занозы, кончик ее в Вас остался. Именно в ту ночь Вы позвонили. И сразу же, без обычных приветствий:
    – И чтобы тогда было?
    – Что было? О чем Вы?
    – Да о твоих словах. Ты уже забыл? Ну, родись я не в Сузаке, что было бы в таком случае?
    – В крайнем случае, стали бы «фулиганом».
    – Трифонов я, что ли? Ремарка тебе жалко?
    – Пожалуйста, выбирайте любого. Воля Ваша, будьте даже Ауэзовым.
    – Нет, он слишком тяжелый. Эпик.
    – Но ведь он не только эпик. Берите Мухтара-новеллиста5.
    – Короче, что же ты хотел сказать?
    – Да ничего. Никчемное размышление о том, что родись Вы в Одессе, сейчас были бы, если не во главе, то рядом с этими людьми.
    – Ты знаешь, что такое кеуил 6? Кстати, растет он вдоль дорог, его много и в Арыси.
    – Ну, предположим, знаю.
    – Если  знаешь, то казах и есть этот самый кеуил. Они оба очень привередливы. Посади кеуил в другое место, он будет расти,  но уже без плодов. Я не видел другого народа, кроме казахского, который бы так крепко прирос к родным местам.
    – И что же?
    – А то. И мысли, и слова казаха – только о родных местах, словом, «местничество»: воет и возвращается в родные места. Не может ужиться среди других, короче, других не признает. Как не признает чужбину.
    – Нет, я не согласен.
    – Ради Бога! Начинайте переходить границы, скатертью дорога. Я лично остаюсь казахом. Вообще быть казахом очень интересно!
    Ай, Асеке! Снова превращаете вроде бы серьезный разговор в шутку! Однако рассусоливать не в Ваших правилах. Ваша извечная уловка – проглатывать концовку. И все-таки, на взгляд внимательного человека, кажется, все было сказано до конца. Невысказанные мысли по принципу айсберга, хотя и не звучат, однако узнаются по тону голоса, логическим ударениям, по неожиданным паузам, которые предшествуют очередной мысли и исчезают в звонком смехе. После фразы «быть казахом очень интересно» мы лишь рассмеялись.
    Через несколько лет после этого разговора к нам из Берлина (тогда еще ГДР) приехала доктор Зигфрид Клейнмихель. Мы с Вами втроем на моей машине поехали на Медео. На обратном пути Вы настояли заехать на дачу академика Балмуханова. Но хозяина на даче не оказалось. Мы решили расположиться поблизости, на лужайке, и повели разговор о немецкой и казахской литературе. Зигфрид была худощавая особа лет 30-35,  небольшого роста, с редковатыми седыми волосами и красотой своей похвалиться не могла. Зато была настоящим патриотом казахской литературы, специалистом казаховедом, знавшим нашу жизнь, как вы говорили, «от души, как истинный немец», к тому же немного читавшая и суры Корана. Она была хорошо знакома и с живыми казахскими писателями, неплохо знала их натуры и характеры. Она почему-то была самоотверженно предана Вам. Слушала только Вас и считалась только с Вашим мнением. Вы же не щадили, бедняжку, не раз задевали ее личное достоинство.
    Говорили, что ее волосы – «не волосы, а шерсть собаки, сдохшей в прошлом году», унижали, подчеркивая, что жены австрийских немцев некрасивы. Она терялась, не понимая, то ли возмущаться, то ли благовоспитанно улыбаться. Но вот разговор перешел на литературу. И Вы снова начали терзать несчастную, утверждая, что «немецкая литература самая что ни на есть отсталая, такая же ровная, как ваша земля. Нет в ней нормальных тем, ибо персонажи словно вылеплены из одного теста – штампованные, стандартные люди, с плоскими, без единой бугринки характерами. Нет характера, не будет и образа, а без образа, известно, нет литературы». Прошу Вас перестать, а Вы еще пуще распаляетесь.
    – Ну а Брехт? – спросила она в растерянности.
    – Брехт? Именно с него и начинается бестемье. Иначе для чего он приезжает из далекой Германии писать о кзыл-ординском рисоводе Ибрае Жакаеве? Если уж так нужен был именно кзыл-ординец, то почему не написать про Мустафу Чокая? Вот это тема! Все были бы довольны – и немец, и казах. Кстати, когда Брехт работал над своим казахстанским произведением, Мустафа Чокай был еще жив.
    – Аскар, ну не тебе же объяснять – автор сам прекрасно знает, о чем ему писать.
    – Не знает вовсе, вот в чем суть! – выпалил он, а затем, рассмеявшись, продолжал: – Если бы он приехал и поговорил с нами, мы бы объяснили. И Брехт прекрасно знает это. Ведь это же он писал: «Когда думают сапоги – мозги начинают маршировать». Вы знаете об этом.
    Она покраснела и растерянно вымолвила:
    – Не помню.
    – Вот, не помните. Жаль! Кстати, Макс Шульц до сих пор живет в ГДР?
    – Да.
    – Напрасно! Он давно должен был перейти на другую сторону реки Шпрее. Тогда бы он стал писать более содержательно. Ну а его жена, Елизавета?
    – Она тоже писательница?
    – Не писатель, но пишет. Если увидите, передайте ей привет, скажите, что казахи просят ее больше не писать.
    Зигфрид была поражена Вашим обстоятельным анализом творчества писателей ГДР. Именно тогда она и призналась самым искренним образом: «Жаль, если бы Вы родились в Германии, то, безусловно, стали бы центром немецкой мысли». А Вы, все с тем же непроницаемым видом, ответили: «Нет, не хочу быть немцем. У вас давно уже сформированы все системы, у вас уже нечего формировать. Все гладенько, ровненько. Да и говорите гладенько. Ну а казахи! О-о, среди них очень интересно! Казахи! Короче говоря, «быть казахом очень интересно!»
    Все мы рассмеялись.
    Да, Асеке, ушли в историю и те памятные дни! Позже бывал я и в Берлине, и мы с Зигфрид Клейнмихель немало вспоминали и о Вас. Оказывается, она часто рассказывала о Вас, потому что Вами интересовались даже совершенно незнакомые с Вами люди. Элеонора Венс, которая переводила  на немецкий язык мою повесть «Гаухар тас», очень сожалела о том, что будучи в Алматы, не нашла времени познакомиться с Вами поближе. Вы ее видели в Алматы, помните, мы сидели с ней в баре Союза писателей за коктейлем, Вы подошли к нам, не снимая перчаток, выпили кофе, затем, окинув взглядом мою спутницу, одетую во все черное, Вы, словно вспомнив недавний греческий фильм, показанный по московскому телевидению, назвали ее «Девушка в черном» и, будучи не в духе, покинули нас, даже не попрощавшись. Зигфрид и Элеонора предлагали перевести на немецкий Ваши произведения и отдельные статьи. Но политические события помешали им. А жаль!
    «Драматургия есть интрига. Казахи большие интриганы. Но они еще не успели вложить себя в жанр. Думаю, у них все еще впереди».
    Именно это сказали Вы в полушутливой форме во время беседы с А. Гельманом в моем гостиничном номере во время работы Всесоюзного семинара драматургов в Ялте. Гельман чуть не задохнулся от смеха. А пришел он с намерением высказать свое мнение о Вашей пьесе «Месть», перевод которой он завершил как раз в Ялте.
    – Аскар, пьеса великолепна! Это второе после «Аз и Я» произведение, прочитанное мною. Любопытно, авторы обоих – Сулейменовы. Но пьеса поставлена не будет, слишком она сложна и тяжеловесна. Вам немного не хватает графоманства. Это чисто художественное творение. Вы случайно не родственник Олжаса Сулейменова?
    – Не путайте меня, пожалуйста, с кем попало!
    Именно так, горделивый и надменный, словно живой классик, Гельман за каких-то пять-десять минут общения оказался в Ваших руках. После этого случая Вы стали главной фигурой среди всех советских драматургов, собравшихся в Крыму. Да, Асеке, Вы легко взлетели на вершину и так же легко, добровольно оставили ее! Об этом я и сожалею. В самом деле, Вам «немного не хватало графоманства», как выразился Гельман, а также чуть-чуть собранности! В таком вот состоянии Вы и ушли из жизни. Как часто мне приходилось быть свидетелем, как вроде бы уже готовое дело все-таки не доводилось до логического завершения. Меня почти бесило то, как часто впустую растрачивалось Ваше драгоценное время. Порой, вспоминая подобные факты, от ярости я даже забываю, что Вы давно ушли в мир иной, начинаю вскипать не на шутку и остываю. Вы так и ушли, не заметив, не придав  особого значения тому, что становитесь настоящей личностью, таким же авторитетным учителем для молодых профессиональных казахских литераторов нового направления, каким был Артур Миллер в глазах Сэма Шепарда и последующих американских драматургов. Да смилуется надо мной Ваш дух, но я порой именно за это не могу Вас простить. Талант дается не каждому, этой способностью Бог одаривает только любимого раба (или же нелюбимого, обрекая его на тяжкие творческие мучения). Вы и это не оценили. Кто его знает, может быть, и оценили, однако, видимо, настала пора ухода, как Вы сами порой выражались. Видимо, Вы уже ясно поняли, что являетесь человеком не этой эпохи. Помните, как друзья говорили Вам: «Вы человек не этого времени»? Вам следовало бы родиться на сто лет вперед или же позже. Вам ничего не стоило  обратить на себя внимание целой аудитории. Для этого Вам было достаточно лишь подняться на трибуну. Речи Ваши, произнесенные на совещании в Туркменистане, на открытии кинофестиваля в Алматы, на празднике Абая (140-летие) в Семипалатинске, до сих пор многие помнят, как некие легенды. Стоили Вам только раскрыть рот, как изнывающие от дежурных фраз люди тотчас затихали, словно перед таинственным пришельцем из космоса. Все без исключения – и старые, и молодые, и казахи, и русские. Поражало то, что Вы, толком-то не видевший ни единой русской живой души до самого окончания десятого класса, после отъезда из Сузака в Алматы, за пять каких-то лет говорили уже по-русски, как семечки щелкали. Причем, какой великолепный язык! По сравнению с Вашим русским, богатым и даже изысканным, язык «русскоязычных» наших писателей представляется таким невзрачным, так напоминает неоседланную лошадь! Вы учили литераторов новой волны, о чем именно и как писать, мы даже учились у Вас, как не писать. Когда Вы говорили о музыке, искусстве, скульптуре в своем кругу или на вечерах, то нередко удивляли специалистов своей профессиональностью и вообще чувствовали себя пророком. До самого утра Вы могли неустанно рассказывать о творчестве Шопена, Бетховена, Моцарта, Скрябина, Глазунова, «цитируя» их симфонии и концерты, такой разносторонней музыкальной одаренностью не отличались даже некоторые профессиональные композиторы.
    Иногда среди ночи раздавался телефонный звонок. Между сном и явью хватал я телефонную трубку, и Вы ошарашивали меня ни с того ни с сего.
    – Чем занимаешься?
    – Чем же должен заниматься человек в такое время? Свинью подкладываю, – отвечал я нарочито приподнятым тоном. – Две уже готовы, еще одна осталась!
    Вы звонко смеялись:
    – Слушай, прекрати издеваться над свиньями! Послушай-ка вот эту музыку.
    Вы клали трубку возле магнитофона или проигрывателя, а сами исчезали. Из трубки доносилось какое-то классическое произведение в исполнении симфонического оркестра. Иногда знакомая, иногда совершенно незнакомая музыка. Вас нет, а я стою на своем конце провода. Теряюсь – положить трубку или слушать. Чья это вещь, из скольких частей состоит, когда, наконец, закончится, и почему Вы разбудили меня в столь неурочный час, приставили  к трубке, а сами пропали куда-то – все это начинало меня бесить. Я окрестил Вас за это «человек ночи». Меня трясло от злости. «Ладно, он человек ночи и пусть остается им хоть на всю жизнь, но мы-то дневные люди, почему он не считается с нашим временем?» Терпение вот-вот лопнет, как вдруг Вы возникаете из трубки!
    – Ну как?
    – Никак! –  почти кричу я.
    – Напрасно! Это – шик! Это фуги Моцарта. Оркестр под управлением главного дирижера Люцернского фестиваля Баумгартнера. Хоп, пока!
    Попробуй после этого уснуть!
    «Литература – позиция, представившаяся возможность проявить себя, еще проще – высокая сплетня. А произведение – это я. Остальное – Ваше дело». Именно так это вы сформулировали, когда мы сидели в ялтинском ресторане «Астория» в компании с А. Гельманом, доктором И.Вишневской и ректором Литинститута им. Горького В. Пименовым. Это их явно поразило. Они особенно ценили удачную, острую мысль или фразу – прерогативу москвичей или иностранцев. Мы таким достоинством в их глазах, конечно, не обладали. Но после Ваших слов, несмотря на недолгое наше знакомство, стали относиться к Вам с особым вниманием. Ну, а Вы сразу начали их «мять, как глину», прямо-таки заставляя глазеть Вам в рот. Вам было безразлично – хвалят Вас или хают, пресмыкаются ли, преклоняются ли перед Вами. Вы никогда ни на пядь не спускались с вершины своего интеллекта, оставаясь всегда возвышенным и одухотворенным. Иногда эта высота вызывала неприязнь у многих из Вашего окружения и начинала работать против Вас. Вы так же быстро и легко теряли людей, как и пленяли, увлекали их. Завоевав крепость, Вы покидали ее, так и не водрузив над ней свое знамя. Утрата удачно найденной изящной мысли была для Вас важнее потери своего окружения.
    Вы  говорили: «Для того чтобы полюбить нацию, сначала следует ее возненавидеть». И это так на самом деле. Зачем критиковать других, не зная недостатков своего народа, ну а не критикуя открыто и громко, эти недостатки тебе не исправить. Несмотря на уйму таких недостатков, Вы любили свой казахский народ до самозабвения. И эта Ваша любовь была совершенно не похожа на патриотизм других. Даже высмеивая эту любовь, Вы были более сыном своего народа, нежели те, кто на каждом углу кричал: «Мой казах!» Вот они, Ваши мысли по этому поводу:
    «Только начнешь любоваться каким-нибудь одним хорошим качеством этого казаха, как тотчас, увидев около десятка его недостатков, уже начинаешь его ненавидеть. Иные, упрекая «ты не любишь казахов», начинают уже ненавидеть меня самого. Из всех бед самой страшной для казаха является самолюбование, переоценка себя. Его погубят те, кто орет: «Мы великолепны!»
    Как бы в подтверждение этих Ваших мыслей, все больше нарастает сегодня это фальшивое самохвальство. Конечно, было оно и при Вас, после Вашего ухода «туда» мы прямо-таки стали тонуть в хвастовстве. При Вас великих поэтов было два-три, сейчас началось массовое движение к величию. Растут и ряды тех, кто на расхожие комплименты «ты великий» без всякого зазрения совести соглашается: «Да, ты это верно заметил».
    Сегодня я уже не помню, когда, где и по какому поводу и кто из нас сказал: «В смерти истинного художника не может не быть доли вины общества». Остальное – лишь слова. Конечно, общество в прямом смысле не притесняет художника, не вредит ему, однако всякого рода противоречия и пороки общества ранят его глубоко и в первую очередь.
    «Девушка Фариза 7... В жизни все поэты одиноки»... После смерти Мукагали одиноким стали и Вы. Живя в своей стране, вы оба были своеобразными эмигрантами. Истинный художник – вечный эмигрант, помните, как У. Фолкнер взбудоражил всю Америку, назвав себя эмигрантом в родной стране. Оказывается, он имел в виду именно чувство своего одиночества. Мы тоже не раз шутили, называя Вас «эмигрантом».
    Работая над своим очередным произведением, я каждый раз побаивался Вас. После Вашего ухода не осталось никого, кого бы я мог бояться. Видимо, все получилось как в нашей шутке: «Вам бы следовало родиться сто лет назад или же через сто лет», возможно, Вы вернетесь через сто лет. Ознакомитесь с нашим наследством и скажете свое веское слово. Конечно, если пожелаете. Не хотите – воля Ваша, обижаться на Вас нельзя. «Вы тоже, – написал Такен Алимкулов,  – одна из «загадочных душ». Решение этой загадки оставляем на следующее столетие. Люди будущего должны быть более великодушны, понятливы и возвышенны, нежели мы.
    Вы не ушли в мир иной. Вы всего лишь придумали новую форму эмиграции. Вы вернетесь.
    Пока мы этим и обнадеживаем себя.
    Октябрь, 1996 г.
    Перевод В. Бадикова
    и М. Тнимова
          
    1   Уважительное обращение от имени Аскар.
    2   Алия – вдова А. Сулейменова.
    3   Так называл в шутку А. Сулейменов свою мать Айтоты.
    4     Районный город в Чимкентской области.
    5  Имеется в виду раннее творчество М. Ауэзова.
    6  Кеуил (каз.) – трава.
    7   Известная поэтесса Фариза Онгарсынова.

    Категория: Эссе | Добавил: almatylit (03.05.2008)
    Просмотров: 3612 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 3.5/2
    Всего комментариев: 1
    1 Jafeffosyhogy  
    0
    Автор, почему так хило обновляете сайт?

    Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
    [ Регистрация | Вход ]