Сеанс окончился.

                         Была картина

С участием Гарри Купера, из жизни

Миллионеров. Было все как нужно:

Отчетливо, умело и уютно.

В конце концов герой достиг всего.

Когда толпа, ликуя, выходила

Из кинофабрики, когда великий мастер

Легко отшучивался и когда

Все вышли на хрустальный синий холод, -

В тот самый миг подъехала машина.

Но все уже ушли, и очень долго

Вокзальная машина простояла.

Шофер, ворча, бродил по этажам,

Пока в столовой не добился правды...

А жизнь летит блистающим потоком!

По улице идет высокий мастер,

Болтая, отпуская каламбуры,

Не зная, что лежит его надежда

И гордость в расколоченном гробу.

Повисли в небе синие хребты,

Сверкающими гребнями играя,

И облака ушли, и вышел месяц.

Раздвинув бледные потоки звезд.

Стоит мороз. Шагнешь - и хруст

                                                стеклянный,

Как будто раздавил стакан, и осыпь,

Как нафталин блестя, летит с деревьев,

Положенных на время в сундуки

Большой зимы на самой грани мира.

Текут в лиловом небе ледники,

Блистают звезды светлыми зрачками,

Ресницами морозными мигая.

Трамвай роняет сорванный звоночек...

То город вещих снов - Алма-Ата!

Идет ночная съемка. Вместо жизни

Подкладывают быстрые подобья.

Повсюду чистый холод, снег летучий.

Спи, город снов - Алма-Ата...

Снега закрыли крыши под луною.

И Алатау, словно белый слон,

Глядит, клыки поднявши, из Китая.

И золотая тучка зацепилась

За легкие хребты. И поворот

Вселенной на оси. И над горами

Светило круглобокое лежит.

Чего хотел он? Может быть, покоя

Иль счастья, или, может быть, простора?

В морозной мгле плывет Алма-Ата.

Там телеграф. Он посылает вести.

В нем инвалид, согнувшись над конторкой

Плечо сухое поднял костылем.

Пора домой!

                   И только рупор черный

Взвивается, гремя о Сталинграде.

И все, кто отстоял ночную смену,

К нему подходят молча и поспешно.

И над заборами горит, как спирт,

Огонь железной автогенной сварки.

Что ж, это ты, бестрепетная жизнь!

Тебе ничто не страшно. Ты взираешь

На дикий голубой костяк Тянь-Шаня,

На голубую мертвую луну.

Вокруг нее стоит зеленый обод

От мертвенного холода, и площадь

Перед ЦК так грозно залита

Квадратами пылающего света.

И ветер из ущелий. Тут поспешно

Юпитера включают. Пустота,

И толстая охранница у двери

Глотает стоя черную лапшу.

Спи, ученик, не нужно больше думать,

Все кончено! Уже не нужно слушать

Дурацких разговоров об искусстве.

Не нужно слушать женские слова,

Бессмысленные, словно песня печки.

И печку не приходится топить...

Сидит его душа на Алатау

В морозной ризе, в чернолапых елях

И смотрит непомерными глазами

На город вещих снов - Алма-Ата.

Полночные срываются лавины,

На скалах, прикорнув, ночуют звезды,

Холодный месяц рвет атлас небесный.

А я иду, как прежде, в Дом искусства,

Где мой ночлег. Огромный серый дом

Без света, без тепла, набитый плотно.

Какая улица, стрела прямая,

Дома казачьи. Рядом небоскребы

В четыре этажа. Все аккуратно,

Асфальт, покрытый коркой ледяною,

Подстриженные круглые деревья;

Луна, летящая среди лукавых звезд...

И я иду по голубой стране,

Где смертные березы наклонили

Свои седые бабушкины косы.

И все-таки мне очень хорошо:

Я мыслю. Вот луна. Летают тучи,

Дорога серебрится чистым снегом,

Собака лает, зеленеют пики

Беспамятных хребтов, почти подлунных.

Мое жилье. О боже! Дом искусства.

Без электричества, без лампочек, без печек,

Набитый бесприютными людьми,

Войдешь -

               ударит духом общежитья.

Актеры спят, покрывшись чем попало,

Мигают одноглазые коптилки.

А все-таки, как прежде, жив курилка,

Жив человек, его не одолеешь

Ни холодом, ни голодом, ни смертью,

Ни разговорами! Живет курилка,

На спичке согревает затируху,

Ложится спать с накрашенной женой

И страстно зажигает папиросы

Кремнем, иль треньем, или я не знаю,

Каким извечным способом. И ходят

Вокруг него все те же сны ночные,

Как при начале мира. Спите, братья!

Ты город вещих снов - Алма-Ата!..

Лежит зеленый холод Алатау,

Окутанный блистающей луной.

И низ все тот же. Там моя сестра

Готовит на мангалке суп унылый,

Черт знает из чего, и говорят

Простуженные гости об искусстве.

Искусство - это власть, и потому

Хоть на мгновенье я владею правдой. –

Но бойся, человек! -

                                я говорю, -

Живи, покуда сил предвечных хватит,

В стремленье, воплощенье и движенье.

Застыли люди в очереди хлебной,

Укрыты грубошерстными платками

От холода полночного, и стынет

Над ними голубая сетка звезд.

Бушуют скалы снежного Тянь-Шаня.

Раскованные мчатся снегопады,

Лиловый фирн горит в немых ущельях.

На телеграфе принимают сводки.

Стоит, как привиденье, Дом искусства.

То город вещих снов - Алма-Ата!

То сила жизни в дивном напряженье,

Возьми ее, не оставляй мгновенный,

Жестокий росчерк,

                              поднимайся мрачный

В морозе над хребтами! Покоряйся

Веленью времени и будь самим собой...

Стоит густая очередь за хлебом,

Вплоть до утра не спит Алма-Ата.

И время черным падает обвалом.

Имеющие уши да услышат,

Имеющие очи да увидят,

Имеющие губы - говорят!

Событья, не кончаясь, происходят,

Не мне остановить поход событий.

Но я, как прежде, населяю землю,

Но я, как прежде, запеваю песню,

Я это создал. Я за все в ответе,

Я все-таки, как прежде, человек...

(печ. в сокр.)