ИСТОРИЯ БЕЗ КУПЮР
Сущая правда в 2-х фрагментах о том, когда, как и почему Лев Давидович ТРОЦКИЙ оказался в наших краях и что сталось с ним после
Фрагмент 1-й. НЕ СКЛОНИВ ГОЛОВЫ
...ВСЕ, кто не очень ленив, знают: наша так называемая новейшая история в её отечественных и мировых ракурсах до самых недавних пор очень напоминала неровный полёт дятла, причем, совсем не ведавшего куда лететь, к какому гнезду приткнуться после очередной безумной встряски в родном лесу. А там уже из года в год целыми десятилетиями не то чтобы какие-то сучья и щепки летели, а самые могучие древа вырубались под корень, сжигались дотла, а пепел их упоенно предавался оглашенным анафемам.
Не избежал столь трагической участи и главный идейный (да только ли идейный!) враг Сталина Лев Давидович Троцкий (Бронштейн), без чьей значительной фигуры ХХ век, его коммунистическое и рабочее движение и вся мировая история совершенно немыслимы.
Но вот всеобщее помрачение у доморощенных служителей музы Клио стало вроде бы подрассеиваться, и, хотя историческая правда ещё не воссияла во всей своей неусеченной полноте (до этого, увы, пока ещё далековато), жестко-догматичному черно-белому колеру однозначных оценок приходит долгожданный конец.
Дай-то Бог!
И теперь уже ясно видно, как лавинно нараставший с конца 1923 года раскол в большевистской партии на троцкистов и сталинцев углубился ещё пуще, когда в январе 1925 года Пленум ЦК ВКП(б) освободил Троцкого от ключевой должности председателя РВС – Реввоенсовета Республики. Затем первого оппонента Сталина, Зиновьева, Каменева, Рыкова по страстному предложению любимца партии Кирова вышибли в октябре 1926 года из Политбюро ЦК, а 14 ноября того же года (после массовой и шумной демонстрации левой оппозиции в 10-ю годовщину Октября) исключили из партии.
Но Троцкий, боец и борец искушенный (он и самого Ленина мог попрекнуть по делу за излишний радикализм, которым, впрочем, страдал и сам), не впал в отчаяние. Тогда свое поражение Демон Революции (так окрестил его Джон Рид в знаменитой книге «10 дней, которые потрясли мир», сочувственное предисловие к которой написал Ленин) посчитал чисто формальным и временным. Ибо множество его стойких сторонников в СССР и других странах не изменили своим взглядам и действиям. Но далеко не лучшим образом в столь драматической ситуации повели себя верные ленинцы (они же – сталинцы) и сам Кремлевский Люцифер, что также обернулось для миллионов людей (не только в СССР) непоправимыми трагедиями.
В самом начале 1928 года Троцкого аккуратно (с опасливой оглядкой на международное мнение) его кремлевские оппоненты приуготовили к принудительному удалению из Первопрестольной. Для политической ссылки выбрали Алма-Ату, втайне надеясь: авось поостынет Демон, одумается. Благожелательно пояснили: Гагры и Владивосток — на одной географической параллели с бывшим городом Верным. Москву поджимали довольно крепкие холода, но в Казахском Семиречье стояла устойчивая малоснежная теплынь, и даже в предгорьях Заилийского Алатау, обманувшись, зацветал дикий урюк.
Самые главные тогдашние чекисты страны — любимец и преемник Дзержинского, председатель ОГПУ Менжинский (сказывают про него и поныне: прекрасно знал 11 языков) и его заместитель Ягода (язык знал преимущественно матерный, но зато очень душевными письмами обменивался с Горьким, недавно в братской России полностью они опубликованы) — немедленно соотнеслись с начальником губотдела ГПУ по Семиречью Шевченко и строго-настрого наказали тому, что за такого ссыльного в случае чего отвечать придется головой.
Чьей головой утонченные интеллектуалы и душеведы с Лубянки уточнять не стали. Впрочем, сполна изведавший Крым, Рым, медные трубы и чертовы зубы на Гражданской и после, чекистский волк Шевченко прекрасно знал это и сам.
В Москве Троцкому (тут уж забота великодушного Сталина, не единожды изведавшего суровые ласки царских ссылок) дозволили взять с собою всё, что надо и не надо. Мелочиться Лев Давидович не стал: прихваченного им из столицы вполне хватило бы на пару купеческих караванов. Вроде бы ничего не забыл он, давно привыкший к номенклатурной комфортности, каковую в Алма-Ате для него обеспечить на первых порах было затруднительно.
Старший мой наставник, коренной семиреченец, героический панфиловец, истинно народный депутат и писатель Дмитрий Федорович Снегин, которого по справедливости не только в Казахстане еще при его жизни называли Великим Гражданином, подробно поведал: «Мне уже пятнадцатый годок шёл. А на чердаке нашего дома немало разной литературы хранилось. И вот попался мне журнал «Крестьянка» с портретом Троцкого на обложке. Да-а... Очень выразительно художник его выписал! Красив собой был Лев Давидович, что скажешь. Курчавые волосы. Лоб повыше Сократовского. Жгучие глаза. Усы и бородка, чем-то похожие на Ленинские... А на следующий день мать меня на базар послала. Иду я неспеша через Пушкинский парк по аллее к Собору, а люди почему-то сбегаются к другой аллее. По ней вышагивает мой журнальный знакомец, ну прямо-таки копия, даже лучше, а за ним в отдалении двое сопровождающих. И все шушукаются: «Троцкий! Троцкий!..» А он идет и вежливо раскланивается – полгорода ему было знакомо. Вот так. А хотите знать, кто доставил Троцкого из Ташкента в Алма-Ату? До Ташкента везли его железной дорогой, а из Ташкента уже вез его мой дядюшка Порфил. Если по метрикам, то Порфирий, значит. Да-да! Дядюшка и тогда серьезно занимался извозом. А при царе возил до железной дороги яблоки наших семиреченских творцов знаменитого апорта — Моисеевых для Императорского Двора. А там уже, от Ташкента, другие люди эти чудо-яблоки сопровождали. Экипаж у него был что надо. В буквальном смысле на железном ходу! И со всеми удобствами. Не хуже царской кареты. Это уже в Алма-Ате закрепили за ним грузовик и легковую машину. А кто говорит, даже две. Вторая — чекистская. Жил Троцкий на улице Красина, дом 75. Прежде, как Вы знаете, улицей Поля Гурдэ называлась. Француз Гурдэ был прекрасный архитектор. Пожизненный почетный гражданин города Верного. Прочный особняк в полтора этажа занимал Троцкий. Обслуживающий персонал. Повара. Охрана. Он был страстный охотник. И тут ему у нас никто не препятствовал. В особняке семнадцать комнат, не меньше. Почему знаю? Да потому, что там потом Союз писателей квартировал. Помню крыльцо, кабинеты, коридоры. Затем там поселился областной архив, а сейчас там ничего и в помине... Это у нас умеют – рубануть под самый корень, чтобы потом никаких следов...»
И все-таки История устроена так, что следы остаются, как бы того не хотелось её разномастным улучшателям или же ухудшателям.
Так и с Троцким. Сейчас, по крайней мере, в поле зрения историков не менее 150-ти книжных публикаций о нём, прежде всего, его собственных. И правду говорил Снегин: в охоте (да и не только!) Троцкому в Семиречье действительно никто не препятствовал. Однако первоначально установили ему строгое ограничение – не удаляться от города в радиусе 25 км.
И что же Лев Давидович? Да он сразу же, еще не распаковав чемоданов, рундуков, сундуков, ящиков и свертков, не потерпел подобной жестокости и телеграфом, в самых решительных выражениях, обжаловал её в московских инстанциях.
Из Центра тотчас же проследовал (от самого Ягоды!) Шевченко служебный шифровтык и категоричное повеление: позволять политическому ссыльному имярек удаляться на охоте, а также на рыбалке от города Алма-Аты до 75 км.
«А что будет, если я приплюсую ещё пять или десять верст?» — спрашивал Троцкий у прикрепленного к нему чекистского опекуна Никитина. Тот, понимая минорную шутку, отвечал: «Ничего не будет».
В Семиречье Л.Д. донимали окаянные приступы малярии, но он справлялся с ними и отправлялся в паре с Никитиным то на охоту, то на рыбалку. И то, и другое, как правило, было удачным.
Стрелял опальный, бывший трижды, нет, четырежды нарком — (1)по иностранным делам;(2) по военным; (3) по морским делам; (4) путей сообщения) метко. Например, всего лишь за одну весеннюю вылазку (29-30 марта 1928 года) взял 14 славных трофеев. С помощью породистой охотничьей собаки по кличке Форд. Вскоре по его просьбе в Алма-Ату доставили из Москвы поездом и на перекладных еще одну его любимую собаку – Майю.
Охотился даже на верблюдах. До 20-ти крупных рыбин вылавливал на реке Или, текущей из Китая. Любил на охоте и на рыбалке погостить у зажиточного казаха-нэпмана по имени Секир-Ходжа. Подарил ему электрический фонарик. Там же – в который раз! – жарко полемизировал с Никитиным на актуальные политтемы. В шутку предлагал образовать в обширных охотничьих владениях Секир-Ходжи «автономную фазанью республику».
Негрубый юмор (а когда надо, и едкий сарказм) отличал Льва Давидовича – по жизни и ораторству, а также в поистине бесчисленных разножанровых писаниях.
Тем временем сын его, Лев Седов, летал самолетом с аэродрома Добролёта (было в ту пору такое добровольное общество содействия развитию отечественной авиации) во Фрунзе (ныне Бишкек), чтобы в его окрестностях поохотиться на бекасов.
Сдружившись с неусыпными надсмотрщиками из семиреченского ГПУ (особенно с деликатным и всепонимающим Никитиным), Троцкий только с 23 августа по 10 октября 1928 года (погода была солнечна и устойчива) на охоту выезжал 13 раз — почти дважды в неделю.
Иной раз компанию Троцкому составлял главный начальник строительства Турксиба Владимир Сергеевич Шатов. Фигура легендарная и трагическая. Шатова очень уважал Динмухамед Ахмедович Кунаев уже за то, что Главный Турксибовец всегда чутко прислушивался к мнению своей «правой руки» — незабвенного Мухамеджана Тынышпаева, не только первого казахского инженера-путейца, но и человека глубокого государственного ума и четких профессиональных действий, многих других отменных достоинств.
Виделись Троцкий и Шатов, друг с другом знакомые еще с Первой русской (точнее, российской революции), беспрепятственно. Им было что вспомнить: прибывший из эмиграции (а находился в ней он на североамериканских берегах поболее 10 лет, с 1906 года) экс-анархо-синдикалист Шатов в Октябре 1917-го входил в состав Петроградского ВРК — Военно-революционного комитета. Тогда в Северной Пальмире свержением Временного правительства заправляли Ленин с Троцким, Подвойским и Шатовым. За героические боевые подвиги в Гражданскую войну Шатова удостоили в незабываемом 1919-м ордена Красного Знамени. В 1921 году кремлёвские вожди определили его военным министром и министром путей сообщений буферной ДРВ – Дальневосточной Республики, созданной по хитроумному замыслу дальновидного прагматика Троцкого со столицею в Верхнеудинске, а затем в Чите, дабы не дать алчному регенту (а с 1926 года императору) страны Восходящего солнца Хирохито отттяпать в пользу Японии громадные пространства Сибири, вплоть до Урала.
Но кто мне точно скажет, что рядом с Шатовым и Троцким в часы их семиреченских встреч никогда не было мудрого политика, историка и этнографа Тынышпаева, экс-депутата российской Государственной думы, своими исключительно дельными советами (письменными, я их читал, слава Аллаху, сохранились они в полной архивной целости!) оказавшего неоценимую помощь в неимоверно грозном для царского самодержавия 1916 году тогдашнему толковейшему Туркестанскому генерал-губернатору Куропаткину (гнусно оболганному сначала Царским двором, а потом Керенским с большевиками) в самом решительном и результативном предотвращении массового кровопролития в преогромном Туркестанском крае, но прежде всего – в нашем Семиречье?
Да, пожалуй, никто не скажет. Надо искать подтверждения этой интерполяции в наших и российских архивах прежде всего, а в них-то на этом фланге до сих пор, как говорится, конь не валялся: превеликое множество дел (так называемых единиц хранения) первозданно девственно, без единой отметочки о том, что кого-то они всерьез или хотя бы даже походя интересовали. Вот где всеобщая стыдоба и метода нашенских историков и публицистов: беспрестанно сдувать один у другого, но никоим образом не касаться теперь уже вечно живых архивных массивов.
Но это к слову, право, не лишнему.
…Без боязни проведывали Троцкого и отважные военные из местного гарнизона – из неостывающих к нему самых искренних чувств почтения и любви со времен жестокой Гражданской Смуты, когда полководческие дарования и личная отвага Л.Д., командовавшего тогда всеми Вооруженными силами Советской России, не вызывали никакого сомнения ни у красных, ни у белых. Многие помнили факт, ставший тогда хрестоматийным: как он (Троцкий) самолично под Питером сумел остановить отчаянно драпанувший от стремительно наседавших войск белого генерала Юденича советский полк и вновь повернуть этот полк с артиллерийскими орудиями супротив неприятеля и его британских танков(!) – причем, победоносно повернуть.
Кстати, Черчилль, бывший в то время главным вдохновителем вооруженной иностранной интервенции против Советской России, признавал, что «одно имя Троцкого в пору его всесилия было способно наводить ужас на тысячи людей».
Нередко Троцкого настойчиво зазывали к себе выступить алма-атинские рабочие, служащие, студенты. Многие из них всерьёз полагали, что Троцкий прибыл в Алма-Ату с негласной миссией навести в этих краях давно их покинувший порядок. Л.Д., не желая накликать лишних бед на головы столь наивных людей, от каких-либо публичных акций искусно уклонялся.
Но из отведенного ему особняка за порог не выставлял никого.
Впоследствии эти рандеву зачлись многим его визитерам. Верно, в разной степени и мере. Так, военных как следует продрали на собраниях, занесли их спешные покаяния в протокол и на том закончили. А вот Шатов с Тынышпаевым угодили в первую категорию врагов народа. Этой категории после приговора пощады не было. Случались, конечно, и до прихода Берии на пост главы НКВД тут некие исключения. Но уже при жизни люди-легенды, Шатов с Тынышпаевым в их число не попали. Слышал я от Кунаева (а Д.А. от Микояна): будто за них хлопотал Берия, но сказался непокладистый характер именитых арестантов. Не стали они склонять голов перед обер-ненавистником Троцкого. А будь иначе, быть может, и обрёли бы свободу. Как знать, такие прецеденты тоже бывали – их превеликое множество.
…Кроме активных игр с фауной на вычитание, душу Троцкого согревали письма и телеграммы, обильно поступавшие к нему отовсюду, в его защиту и в его хвалу. Никто не пытался отсечь или отфильтровать этот безудержный поток искренней признательности герою Октября, Гражданской войны и жарких партийных дискуссий по рецептуре достижения светлого завтра страной и планетой.
Особенно горячи были поздравления с 11-й годовщиной Октября.
Вспоминали слова Ленина: «Нет лучшего большевика, чем Троцкий». Насылали новые акафисты: «Таких, как Троцкий, нет людей в России! » Из Астрахани доставили страстную депешу: «Мировой Вождь! Прими Октябрьский привет исключенной комсомолки. Софья». И т. д. и т. п.
Хула тоже звучала. Но исключительно по линии официозной. В ответ на его проницательный труд «Куда идёт Англия» верные сталинцы изладили бездарную и постную книгу «Куда идёт Троцкий». Ничего лучше придумать (пока) не смогли. А быть может, и указаний свыше на то (тоже пока) не было.
Пользуясь даденным ему охотничьим правом, Троцкий в обществе Никитина навещал Талгар, Иссык, Тургень – с востока Алма-Аты, а с запада – Каскелен, Узун-Агач, другие семиреченские селения. Ему нравилось, когда и там его узнавали. Кстати, нынешний город-спутник южной столицы Каскелен до 1926 года звался селом Троцким.
Есть сведения, что Демон Революции виделся с уже тогда широко известными акынами-импровизаторами Джамбулом Джабаевым (ныне пишут: Жамбылом Жабаевым) и Кененом Азербаевым. И это не удивительно. Толк в устном народном и письменно-печатном творчестве всех времен и народов Троцкий тоже знал. Объектами его аналитических размышлений, остроумной критики уже с дореволюционной поры были такие не схожие друг с другом (но чаще с не-другом!) фигуры, как Дмитрий Мережковский, Александр Блок, Николай Клюев, Сергей Есенин, Владимир Маяковский, Анна Ахматова, Демьян Бедный (Ефим Придворов), Борис Пильняк (Вогау) Мариетта Шагинян, Всеволод Иванов, Виктор Шкловский, Николай Тихонов. Прекрасно разбирался и в современных ему западноевропейских литературных течениях, особенно в итальянском футуризме.
Став первым историком советской литературы, он неизменно выступал за корректность партии к сферам художественности, но и про пагубность вседозволенности в искусстве не забывал.
В самой Алма-Ате Троцкий с желанием навещал Пушкинскую библиотеку — сейчас Национальную, а в 1928 году по старинке именовавшуюся коренными верненцами Толстовской, поскольку учредили её в 1911 году — в первую годовщину кончины великого графа-писателя в его память и честь. Вплотную интересовался семиреченской прессой – газетой «Джетысуйская искра» в первую очередь. Ну а центральной – само собой.
Фрагмент 2-й. РУКИ У КРЕМЛЯ ДЛИННЫЕ
В ОТЛИЧИЕ от Сталина абсолютно равнодушный к вину, а тем паче к более крепким напиткам и прочим мирским утехам, после счастливых выездов на неизменно удачные семиреченские охоты и рыбалки, подробных бесед с посетителями Троцкий истязал себя напряженными трудами. Занимался ими до 10-ти, до 12-ти, а то и 14-ти часов в сутки, заодно предельно выматывая ими же личных стенографов и стенографисток.
Своего идейно-тематического направления не менял.
Подобно тому, как некогда укрывавшийся в Разливе от ареста Временным правительством душки Керенского Ленин (и это не легенда, не миф, а сущая правда, подтвержденная Зиновьевым, Орджоникидзе, Сталиным – каждым в отдельности и в разное время), феноменально работоспособный Троцкий тоже мог с полной отдачей работать (и работал!) в любой обстановке.
Ничто ему не было помехой.
В Алма-Ате он начал большие и по-своему доказательные труды, которые завершил в 1930—1938 годах под названиями «Перманентная революция», «Сталинская школа фальсификаций», «История русской революции», «Преданная революция», «Их мораль и наша». Все они вкупе составили его (в противовес чугунным догмам дежурного сталинизма) идейно-политический базис, названный крупными исследователями деятельности Троцкого новым троцкизмом.
Вот семиреченские строки Л.Д. о его заклятом недруге, зафиксированные стенографистом по фамилии Кошель: «Сталин — совершенно безграмотный человек, у него никакого знания международной обстановки, но у него крепкий деляческий ум».
От всей души проаплодировал Троцкий язвительному пассажу Томского, изволившему сказать в глаза Кирову и Сталину: «Да, у нас могут быть две партии: одна у власти, другая – в тюрьме».
Европейским клевретам Иосифа Виссарионовича, как западным и восточным, так и северным, тоже крепко доставалось от Льва Давидовича, нередко до первых петухов надиктовывавшего безустально и чётко: «Партию с завязанными глазами ведут к новой катастрофе… В Исполкоме Коминтерна сидят такие, как Тельман, Шмераль, Куусинен – публика, которая будет служить кому угодно, кто ей даст дороже рублем… — Тельман прикрывает проворовавшегося секретаря Гамбургской организации коммунистов Виторфа. Гамбург ведь, что наш Ленинград. А чьи денежки он украл? Советские ведь… Куусинен – человек, предавший Финляндскую революцию, которого, как Владимир Ильич говорил, «расстрелять надо».
Ну и так далее, в таком же духе, усердно мешая правду с кривдой, не считаясь со временем и силами своих помощниц и помощников, которым за понесенные труды и подорванное здоровье он выплачивал по семи рублей в месяц.
Машинистка Вержбицкая, исповедуясь местному священнику Капитону, жаловалась на неимоверное ухудшение своего самочувствия. Она же подробно посвятила святого отца в содержание (её слова) «авторского труда по подготовке новой революции». Благочестивый отец Капитон услышал от Вержбицкой, а затем закрепил уже на бумаге (догадались, для чего и для кого?) следующее: «Дела настоящего правительства из рук вон плохи… Троцкий хочет произвести переворот и посадить в кресло своих соплеменников-евреев. Вот и будет царство анархистов. Троцкий намерен церковь и духовенство загнать в подполье».
Некая часть визитеров, навещавших Троцкого на предмет душевных бесед, состояла из тайных осведомителей ОГПУ. Тут преуспели сеятели «разумного, доброго, вечного» — вузовские педагоги. Они искусно (что зафиксировано в их доносах) провоцировали его на откровенные комментарии всего сущего.
Сталин жадно поглощал подробные партийно-чекистские отчеты из Алма-Аты. И не только ради брутальной жажды мести, но чтобы снова и снова выудить у Троцкого для себя нечто архиполезное, дабы потом выдать партии, стране и миру за свое собственное и, разумеется, как всегда, (кон)гениальное.
Ведь, что ни говори, а Иосиф Виссарионович с ловкостью опытного экспроприатора обчистил Льва Давидовича на все его прагматические идеи и прожекты, беспардонно объявив их своими. Такие же вероломные и довольно-таки искусные фокусы проделали четверть века спустя и позже Хрущев и его сменщики буквально со всеми позитивными социально-политическими разработками Берии, сначала физически ликвидировав его 26 июня 1953 года, а затем старательно обделав с ног до головы отменным дерьмом – им-то, его кремлевским палачам, казалось на веки вечные!
Событий же в мире, СССР, Казахстане на излёте 20-х годов ХХ столетия происходило немало. Очень (старательно доносили стукачи) Троцкий был удивлен тем, что Сталин принял предложение США о подписании Парижского пакта, запрещавшего войну как орудие национальной политики. Инициаторами этого евразийского соглашения выступили французский министр иностранных дел Бриан и госсекретарь США Келлог. А у себя в СССР в ту пору невиданного всплеска публичных споров и общенародного энтузиазма обожали все общественно-политические, государственные и мировые проблемы обсуждать более чем подолгу. Неделями заседали съезды, слёты, конференции – партии, комсомола, колхозников, профсоюзов. Полтора месяца (!) длился 6-й Конгресс Коминтерна (III-го Интернационала) – с 17 июля по 1 сентября 1928 года.
Редкий из ораторов на этих и других хорошо отрежиссированных Кремлем политдействах воздерживался, чтобы не лягнуть Л.Д. и его сторонников, да покрепче. Удивительно: сам Сталин, выступая перед комсомольскими делегатами под занавес их съезда (16 мая 1928 года), не упомянул про Троцкого, однако призвал советскую молодежь «учиться у всех – и у врагов и у друзей, особенно у врагов».
Но Сталин не забыл о Троцком и троцкистах, дьявольски промяв их батогами своего негодования 5 июля 1928 года на Пленуме ЦК в речи о задачах Коминтерна. И уж со всей силой обрушился на сторонников Троцкого Сталин в написанной им (декабрь 1928 года) инвективе «Докатились». Там он, предельно взвинченный достоверной информацией из Алма-Аты, прямо обвинил их в подготовке новой Гражданской войны.
И вот только лишь теперь, 77 лет спустя, мы точно знаем, что это не было чьей-то досужей выдумкой: «Подрывная (подчеркнуто Сталиным – В.В.) работа троцкистской организации требует со стороны Советской власти беспощадной борьбы против этой антисоветской организации. Этим объясняются те мероприятия ОГПУ, которые оно приняло в последнее время для ликвидации этой антисоветской организации (аресты и высылки)… Пусть те троцкисты, которые стоят на полдороге, также продумают это новое положение, созданное их лидерами и деятельностью троцкистской подпольной антисоветской организации».
Архигрозный ультиматум Вождя, четко предвещавший схватку с троцкистами не на жизнь, а на смерть, был опубликован впервые только (но сразу же!) после его кончины. Зато в канун 1929 года «Докатились» секретно получили все парторганизации страны с последующим уничтожением каждого экземпляра на месте по методу, полностью сохранившемуся до конца дней КПСС.
Не стал исключением тут и Казахский крайком партии, где уже на полную катушку нагнеталась истерия по выявлению националистов и национал-уклонистов. Особенно усердствовал посланный еще в 1923 году из Марийского губкома в Семипалатинск, а потом назначенный заведующим орготделом крайкома партии Николай Иванович Ежов. Этот приснопамятный карлик (к тому же и педераст, тайно лечившийся от своего недуга в Германии) насылал Сталину, Молотову, Кагановичу служебные эпистолы, в коих энергично и злобно уведомлял о том, что «все национальные кадры, все казахские коммунисты заражены национал-уклонизмом и групповой борьбой», что среди них нет здоровых партийных сил.
Результатом таких сигналов (и директивы «Докатились») стали аресты (в конце 1928 года) 44-х самых видных казахских интеллигентов – Ахмета Байтурсынова, Миржакипа Дулатова, Магжана Жумабаева, других бывших деятелей «Алаш-Орды». Бывал ли кто из них у Троцкого в Алма-Ате, ещё предстоит определить.
Как ссыльный, он получал госпособие – 50 рублей ежемесячно. Деньги немалые. Золотое содержание советского червонца при НЭПе уже с 1922 года составляло (если быть предельно точным) 7, 74234 грамма чистого золота. Поступали также и переводы за публикации. Какие-то средства шли от Большой Советской Энциклопедии. Там Л.Д. вместе с Бухариным, Тухачевским, Ворошиловым, Радеком, Луначарским, Кржижановским и многими другими достойными современниками все ещё значился (по инерции, а вполне возможно, что и в видах на его исправление) в её авторско-редакционном активе.
От заработанного литературным трудом Троцкий никогда не отказывался. А вот попытки помочь ему наличными со стороны пресекал. Однако при более чем изрядных расходах на революционное творчество и оплату интенсивной почтово-телеграфной переписки денег не хватало. А отправил он из Алма-Аты своим сторонникам по СССР и белу свету свыше полутора тысяч (преимущественно инструктивных) телеграмм и писем.
Немало тратилось на продукты питания с местного базара и на дрова для печей его особняка. Фунт первосортной говядины (чуть более 400 граммов, 1/40 пуда) стоил (местная печать на самом заметном месте регулярно публиковала эти цены) от 28 до 32 копеек. А воз сухих дров – от 3 целковых до 5 рублей 50 копеек. Сотня кизяков обходилась дешевле – от 3-х до 3 рублей 20 копеек. Но, наверное, известному всему миру лицу, чьи портреты в Октябрьскую революцию, Гражданскую войну и еще долго после висели рядом с портретами Ленина, не пристало отапливать печи коровьими кизяками.
Или как? Ленин (с горечью вздыхал Троцкий, по себе хорошо знавший, как горек любой ссыльный или эмигрантский хлеб), тот тоже вдалеке от Питера никогда не роскошествовал, считал каждый алтын. Из Польши, например, чуть ли не по матушке крыл Ильич Вячеслава Михайловича Скрябина-Молотова (ответственного секретаря большевистской газеты «Правда») за систематические проволочки с выплатой денег, законно положенных Ленину за опубликованные статьи. Но Ильича, то по делу отчаянно (однако в своем партийном кругу, без посторонних ушей) ругавшего Троцкого, то принародно по справедливости хвалившего его, уже не первый год не было в живых.
Выпадали и другие лишения и неудобства, которые Л.Д. считал нешуточными. Крайне был недоволен поганой ресторанной пищей, по его словам, «очень дорогой и гибельной для здоровья».
По сезону затяжных осенних семиреченских дождей отписывал своим людям в Москву: «У меня порвались калоши – здесь не достать (№ 11 или 11,5). Лучше, кажись, последний».
Новые калоши нужного размера, выделанные на союзной фабрике «Красный треугольник», спешно доставили в особняк заботливые чекисты. Эти отменные (по словам известного пересмешника сталинщины Михаила Кольцова, самые прочные в мире) калоши ещё не сносились, как в декабре 1928 года спецуполномоченный ОГПУ из Москвы вручил гражданину СССР Л.Д. Бронштейну-Троцкому под личную расписку конверт с особой бумагой. В ней содержалось единственное требование: немедленно прекратить руководство левой оппозицией.
Такое предложение Л.Д. сразу же отверг.
В ответ Коллегия ОГПУ (бесспорно, с подачи Сталина) 18 января 1929 года постановила: выдворить Троцкого из СССР.
Сказано – сделано.
Отъезд его из Семиречья совпал с постановлением КазЦИКа о переводе казахского алфавита на латиницу и первыми радиопередачами в Алма-Ате и Кзыл-Орде, а также с костоломным «проведением в жизнь» одобренного Кремлем декрета КазЦИКа под титлом «О конфискации скота, имущества и выселении крупных баев-полуфеодалов» и с «успешной реализацией» всех пунктов торжественных резолюций 1-го Всеказахстанского съезда колхозников.
До беспрецедентного всеказахстанского сталинско-голощекинского голодомора оставалось совсем немного. Но Троцкому уже не довелось быть непосредственным свидетелем этого гигантского бедствия, простершего свои смертоносно-черные крыла не только над древней казахской землей.
В 1932 году Л.Д. призвал с Принцевых островов близ Стамбула: «Сталин завел нас в тупик. Нельзя выйти на дорогу иначе, как ликвидировать сталинщину… Надо, наконец, выполнить последний настоятельный совет Ленина: убрать Сталина».
Сразу же отозвался Верховный Совет СССР: он лишил Троцкого советского гражданства. 15 марта 1933 года, Л.Д., смирив гордыню, направил в Политбюро ЦК ВКП(б) письмо с призывом «возродить» партию, предлагая собственные услуги с тем (цитирую) «чтобы перевести партию на рельсы нормального развития, без потрясений или с наименьшими потрясениями».
Увы и ах: тщетной оказалась эта наивная попытка благого примирения.
В октябре 1936 года троцкистский «Бюллетень оппозиции» (читай: сам Троцкий, издававший в 16-ти странах на 15-ти языках более 30-ти журналов) провидчески писал: «Сталину нужна голова Троцкого – это его главная цель».
После Алма-Аты знаменитый изгнанник сменил несколько стран (Турцию, Норвегию, Францию), прежде чем обосноваться в 1937 году в Мексике – при посредничестве видного ее живописца, коммуниста Диего Риверы и по приглашению ее президента Кардинаса.
Что дальше произошло с самим Л.Д., более или менее известно.
Правда, мало кто знает, что операцию по его окончательной ликвидации Берия, его виртуозы загранопераций Судоплатов и Эйтингон окрестили на охотничий манер: «Утка».
Их человек испанец Рамон дель Рио Меркадер вошел к Троцкому в полное доверие. Лидера IV-го Интернационала не стало 21 августа 1940 года.
Чекистам (точнее, советским налогоплательщикам) вся непростая акция обошлась чуть более $ 5.000.
А до нее Троцкого пыталась убрать вооруженная до зубов группа знаменитого мексиканского художника-коммуниста Альфаро Сикейроса, будущего лауреата Международной Ленинской премии (вручена ему в 1967-м). Он и его подельники извели на вилле Троцкого свыше сотни (!) пистолетных и револьверных патронов, но сам Л.Д. чудом остался цел (залез под кровать). Уцелел он и после попытки другого покушения, не польстившись на принесенный неким посыльным красивый подарок с замаскированной взрывчаткой.
С того дня каждое утро грустно повторял вслух: «Они не убили нас этой ночью; они подарили нам ещё один день».
Он уже ясно понял, что обречен и всё чаще задумывался, как достойней самому покинуть этот лучший из миров. Меркадер лишь упредил это желание. На состоявшемся по всем канонам мексиканского правосудия гласном процессе он во всеуслышание объявил, что действовал исключительно из мотивов сугубо личного порядка. Он никого не выдал, хотя и мог.
Иные из авторитетных экспертов с мировыми именами до сих пор полагают, что с кончиной Троцкого шансы Сталина на полный выигрыш во Второй мировой войне возросли неизмеримо. Это ерунда и чушь несусветная. Ибо ни сам Троцкий, ни его IV-й Интернационал с началом Второй всесветной войны отчетливо предвидели, куда, когда и как повернет Гитлер и никоим образом (при всем своем неприятии Сталина и сталинщины) не желали народам Советского Союза поражения.
По приговору Меркадер пробыл за решеткой долгих 20 лет. Затем обретался в Гаване, в Праге, в Москве. Потом снова на Кубе — советником у Фиделя Кастро. В начале 60-х глава КГБ СССР (при Хрущеве) Шелепин («Железный Шурик » на языке остряков из ведомства Железного Феликса) вручил Меркадеру Золотую Звезду. Умер он после полутора лет тяжелых недугов в Гаване. Об этом 21 октября 1978 года сообщила французская газета «Монд». Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве под именем Героя Советского Союза Рамона Лопеса.
А до того, как покончить с Троцким, люди из советско-международной Службы Возмездия постепенно убирали самых преданных ему сотрудников. В мае 1937 года в Испании бесследно исчез его личный секретарь Эрвин Вольф. Затем, в сентябре, в Швейцарии был убит симпатизировавший Троцкому агент советской разведки Игнаций Райс. Летом 1938 года в Париже средь бела дня загадочно пропал экс-личный секретарь Троцкого Рудольф Клемент, знавший назубок все политические и финансовые секреты IV-го Интернационала…
Тут уж очень старались не обойти никого.
И всё же не получилось.
В урок и прямое назидание тем, кто и сейчас настойчиво норовит растворить наше общее прошлое в туманах забвений, жульнически подчистить его, потом, как верно заметил классик (не наш, а британский – Джордж Оруэлл), напрочь забыть об этой подчистке, чтобы легче и навсегда для всех ложь стала правдой.
|
