Памяти Нины
Кольдяевой-Троицкой

I. ТАК СВЕТЛО

Рассказ

Он чувствовал себя похожим на нее. Буквы и вещи тоже походили на нее. Его тревожил красный цвет ее шапочки, а также низкие стоячие воротники женских пальто, как у нее. Вечерние звуки – весенний ветер, дальние гудки паровозов, тихая музыка на станции – воспроизводили ее голос. Самое трогательное – у нее был чуть выдающийся подбородок и чуть выступающая нижняя губа.
Все началось зимой. Было метельно, раскачивались фонари, и он боялся, что она не придет. Они долго ходили по безлюдным улицам, наступая на поземку двумя парами валенок. Она не выдерживала ветра и шла спиной вперед. Он видел ее лицо.
– Давай дружить, – сказал он. – Ты не против?
Он брал ее маленькие руки в свои и дышал на них ртом, чтобы согреть.
Тогда он еще не умел курить, на уроках писал ей записки, провожал ее после школы и приносил ей книги, которыми зачитывался сам. Он вел дневник, где описывал каждую их встречу и каждый разговор почти дословно. Вскоре и она завела дневник. Они давали друг другу читать их. На бумаге почти все было ясно, но о чувствах никто не смел обмолвиться.
Он переживал головокружительную радость существования.
… В ночь под Новый год, последний в их школьной жизни, он не застал ее дома. Она ушла в компанию, не предупредив его. «Если хочет, пусть приходит – велела она передать», – так сказала ее мама.
Он постучался в дверь. Внутри шумели и смеялись, заводили пластинки. Она вышла в новогоднем бордовом платье, немного чужая и виноватая.
 – Заходи, Сережа!
 – Что ты сделала?!
Она вздрогнула и посмотрела на него другими глазами. Она шагнула через порог, прижалась к нему, обняла его за шею. Одновременная дрожь пронзила обоих. Он ощутил горький запах ее волос и всю ее – впервые так близко.
Было в коридоре холодно и сумрачно.
– Ты плачешь? – сказала она. – Я сейчас, только оденусь.
Они пришли к ее крыльцу и встали, тесно прижавшись друг к другу. Было мучительно трудно говорить. Он боялся оскорбить ее лишним движением. Глаза у нее были светлые, широко открытые. Она прислонилась к нему щекой, холодной и упруго-мягкой, как вареный яичный белок.
–  Можно тебя поцеловать? – спросил он.
Она закрыла глаза, и что-то великое и ошеломительное свершилось с ними…

 – Она тебе не пара, – сказала ему мама. – Порядочная девушка не шляется до утра. С такой прической, в таких платьях! Учиться надо, а у нее мальчики на уме.
– Что ты хочешь сказать?
– Чтобы я тебя с ней больше не видела.
– Этого не будет. Нет!
Доверия и откровения с тех пор между ними как не бывало. Он старался вовремя приходить домой, только и всего.

Пришло чистое жаркое лето. Выпускные экзамены были сданы. В знойной тишине замерли грядущие перемены. На выпускном вечере всем налили вина. Родительский комитет проявил тактичность и сообразительность: в рюмке директора была водка, закрашенная вином. Этого почти никто не заметил. Детей провожали в жизнь благопристойно. Свежее раннее утро выпускники встретили с верой в будущее.

 – Мы с тобой поженимся, Сережка, назло всем.
 – Ты знаешь, что о нас уже думают?
 – Знаю.
 – Смешные. Поступим или нет – все равно будем вместе.
 – Все равно.
 – Даже если меня в армию возьмут?
 – Даже.
Они лежали на берегу речки под молодой, уже тенистой ивой. Рядом стояли их велосипеды, прислоненные друг к другу.
 – Расстегни, тебе туго, – показал он ей на лифчик.
Ему стало стыдно, когда он ей это сказал. Она могла догадаться, что он ее желал.
 – Не надо.
Она приподнялась на локтях, посмотрела на него, быстро взяла его за голову и привлекла к себе на грудь. Он впервые в жизни ощутил эту мягкую волнообразную упругость женщины и замер.
 – Не обижайся, Сереженька! – сказала она, обнимая его обеими руками, как мать:
 – Мы обязательно поженимся.

Если бы он только знал, что пути их скоро разойдутся и уже почти стариком он разыщет, наконец, ее могилу, чтобы поклониться свету их юности.

1963

II. Post sckriptum

Я совершил повторный хадж
Как в Мекку, в этот город.
И понял: он давно не наш.
И я здесь никому уже не дорог,

И с горьким ужасом узнал,
Друзей покойных «выкликая тени»,
Что сын отца из памяти изгнал
И дочь для матери не выкроит мгновенья,

Что никакого дела нет
Сестре до брата, пусть и не родного,
И у живых свидетелей тех лет
Не выпросишь ни памяти, ни слова,

Что обещанья их пусты,
Слова – подменного значенья,
И что посмертно даже ты
Заключена здесь в немоту забвенья.

Но вопреки всей черствости людской,
Угрюмой, косной и несметной,
Открылся мне могильный
памятник простой,
И просиял на нем твой лик бессмертный!

31/VII – 06