Капля росы на пурпурной розе
Духота и раскаленный зной, практически не спадавшие даже к ночи, вынуждали выносить кровати прямо на улицу. Дети спали на двух сдвинутых койках под пологом из тюля от назойливых насекомых: москитов, комаров и прочей жалящей нечисти. Наташа любила смотреть в распахнувшееся над головой огромное звездное небо, звенели цикады, где-то подвывали, дурачась, шакалы, витали пряные ароматы «ночной красавицы».
Имя ей дал отец в честь героини романа Льва Толстого «Война и мир». Отец был военным, и они без конца переезжали с места на место. Особенно по Средней Азии. Там были кинотеатры под открытым небом, и Наташа любила эти памятные развлечения послевоенной поры. Однажды показывали картину про балет, где танцующие матросы были неуклюжи, будто грубо сколочены, а балерины очаровательны, почти воздушны. Так родилась мечта стать балериной.
На многие годы растянулась учеба в хорео-графической студии при Большом театре, ежедневный упорный труд, соленый пот и терпение. Танцевальным партнером Наташи был Дюсенбек Накипов, и вот, когда, наконец, что-то стало получаться, годы трудов, хотя ещё не дали полновесных плодов, зато в глубине души уже жило предчувствие успеха, что все получиться, произошло неожиданное.
Наташе была предложена главная роль в фильме «Первый учитель» по повести Чингиза Айтматова. Это была первая режиссерская работа Андрона Кончаловского, а 18-летняя актриса, сыгравшая удивительно проникновенно свою героиню Алтынай, получила решением Жюри Международного кинофестиваля в Венеции премию за лучшую женскую роль – Кубок Вольпи, стала знаменитой Натальей Аринбасаровой, а ещё первой любимой женой получившего мировую славу режиссера.
Любопытно складывались её взаимоотношения со свекровью Натальей Петровной Кончаловской, известной детской писательницей, женой Сергея Михалкова, корифея детской литературы, а также автора слов державного гимна, главного редактора популярного сатирического киносборника «Фитиль». Андрон привез Наташу в дом на Николиной горе, бывший не просто дачей, а своего рода родовым дворянским гнездом, если это применимо к тем годам, когда после съемок на местности «Первого учителя» требовалась необходимая работа в павильонах «Мосфильма». Встречая молодоженов, Наталья Петровна всплеснула руками, воскликнула: «Это ж Абсолютный Гоген!» Должно быть, она имела в виду модель с полотна Гогена. Во всяком случае от кривотолков, каких-либо двусмысленных толкований спасал искренний восторг: «А» с большой буквы.
С первого взгляда они прониклись симпатией друг к другу. В доме на Николиной горе Наталья Петровна учила невестку готовить, рассказывала ей истории своей юности, научила разбираться в камнях. Она любила её наряжать и смотреть, как та танцует и дурачится. «Ну ещё, ещё станцуй», – просила она. Зрелище это действительно было, по-видимому, впечатляющим, ибо не следует забывать, что невестка была почти готовой профессиональной балериной, прошла классическую школу Большого театра. А Кончалов-ская не раз говаривала, что, когда умрет, Наташа будет держать дом так, как любила его вести Наталья Петровна. Эта оценка многого стоила, поскольку любимое детище отдают в руки, как правило, тому, кому искренне доверяют, кого любят.
Потом была «Песнь о Маншук», где сценаристом выступил Андрон Кончаловский, а Наташа – самой Маншук. Был большой острый фильм «У озера» Сергея Аполлинарьевича Герасимова, под руководством которого проходила школу кино Аринбасарова. Был, ставший классикой казахской кинематографии, легендарный «Транссибирский экспресс».
Наталья Аринбасарова в одном из интервью как-то призналась:
– Больше всего люблю семейные ужины, я вообще человек домашний и, наверное, как азиатская женщина запрограммирована была на дом, большое количество детей, внуков, чтобы быть хозяйкой в семье. Казашки ведь очень самостоятельные, они и паранджу не носили, и право голоса имели.
Детей у Аринбасаровой двое: сын Егор Михалков-Кончаловский и дочка Катя, родившаяся от другого брака с художником Николаем Двегубским. Но это уже другая, как говорится, история.
Просто тут самое время вспомнить про Дюсенбека Накипова, партнера Аринбасаровой по балетным партиям в хореографическом училище, когда стало что-то получаться, когда после многих лет тяжелой, прямо скажем, рутинной работы, этого титанического ученичества, вдруг возникло где-то в неисповедимой глубине души предощущение успеха. И ещё чего-то, быть может, куда более важного, глубинного...
А потом вдруг этот неожиданный поворот судьбы. Когда губы едва приоткрылись, чтобы вымолвить что-то заветное, но не успели. Все пресеклось, когда внезапный поворот судьбы был точно выстрел, будто пуля, угодившая в цель без промаха. И заветное слово так и не сорвалось с губ.
И с этим приходится жить. Этот ад несбывшегося, эти терзания и муки несостоявшегося, ибо, если бы всё обрело реальные черты, всё, возможно, было бы не так мучительно. По большому счету дело тут даже не в конкретном лице, не в предмете несбывшихся воздыханий – неизменных спутниц пылкой юности! – а в том невысказанном слове.
И оно позовет.
Оно вырвется из тайных глубин сознания, вы-рвется из разверзшихся губ и всех поразит.
Председатель Союза хореографов республики Дюсенбек Накипов был признан литературным миром поэтом года, выпустив в свет поэтический сборник «Женщина и пурпур».
Загадочное заглавие несколько объясняет отрывок стихотворения:

 Только сердце... разве остановишь сердце,
 Если в нем горит пурпурная роса?
 И живет теперь своим вчерашним светом
 Вся любовь моя – пурпурная слеза.
На рассвете капли росы на лепестках пурпурных роз блистают столь завораживающе, что сердце стиснет от давней невысказанной боли, оно вздрогнет в мучительном восторге и исторгнет заветное слово.

Звон звезды
Мэр Москвы Юрий Лужков передал в дар нашему городу памятник Александру Сергеевичу Пушкину, ознаменовав этим роскошным, дружеским жестом 200-летие со дня рождения Великого поэта. Нежданно-негаданно сбылась и моя давняя, затаенная с детства мечта. Выросший в условиях тоталитарной неволи на призывах к свободе Солнца русской поэзии, учившийся в школе, что находилась в самом начале улицы Пушкина, я почему-то всегда нестерпимо хотел, как чего-то жизненно важного, необходимого, чтобы в суете и гаме городской жизни непременно присутствовала память о божественном вдохновении. И место для монумента оказалось весьма подходящим. Небольшой скверик, рядом улица, названная именем поэта, а главное, рядом с Академией наук, поскольку, это сугубо моё личное мнение: Пушкина следует читать только в академическом издании. Читать все сноски, пространные комментарии, примечания, ибо только тогда начинаешь понимать, что у Пушкина все слова значимы, нет ни одного слова лишнего, нет ни единого слова, которое можно было бы заменить.
Работа скульптора Бичукова пощадила милостиво многострадальный Образ поэта, обойдясь без ныне повальных, модных пошлостей облегченных форм и выспренности, именуемых авангардизмом. Удалось, пожалуй, передать подлинный миг творческого озарения, когда чело осенено дерзкой музой, а заостренное перо в руке похоже на стрелу, пущенную посланием потомкам:

 Веленью божию, о муза, будь послушна,
 Обиды не страшась, не требуя венца;
 Хвалу и клевету приемли равнодушно,
 И не оспаривай глупца.
На фоне памятника Пушкину, в толчее любителей поэзии, собравшихся отметить какую-то памятную дату, я впервые увидел невысокого роста, худощавого, черноволосого поэта, известного под псевдонимом Хаким.
Ещё несколько лет назад имя это мне запомнилось из публикации Сергея Волкова, в ту пору обозревателя еженедельника «Новое поколение», неожиданно выступившего с острой статьей по поводу удручающего положения, в каком оказалась отечественная литература. На полках книжных магазинов практически отсутствует продукция местных издательств, зато они ломятся от российских изданий, взявших на свое вооружение жанры детектива и «дамского романа». Что это означает? Тревожный сигнал бедствия? Подтверждение социологическому исследованию ЮНЕСКО о том, что литература существует только в экономически развитых странах? Выходит, нас нельзя к оным причислять, коль плачевны дела на литературном фронте? А что ждет, вопрошал скорбно обозреватель, поэта Хакима, произведения которого пытливый автор случайно обнаружил на страницах Интернета? Не претендуя на роль критика, обозреватель заметил, что творчество поэта неровно: наряду с сильными стихами, встречаются откровенно рыхлые, малозначительные, но откуда возьмется рост и взлет при общем катастрофическом упадке?
Хаким потом сетовал в одном из интервью, что никто на эту статью не обратил внимания, не последовало никакого ровным счетом отклика. Дорогой Хакимжан Акишевич ошибся. Я откликнулся, однако предложенная редакции новелла была использована в других целях – в праздничном номере, посвященном Дню независимости республики, поскольку называлась «Литература эпохи Водолея». Я исходил из несколько иной, чем ЮНЕСКО, концепции. Поскольку в свои права вступала эпоха Водолея, а в ней, по мнению звездочетов, изменятся человеческие приоритеты, духовная сторона жизни выйдет на первое место, потеснив насущные заботы о материальном. Особенно ярко эта тенденция проявится на территории Евразии, считали астрологи, ну и мне грех было не ухватиться за спасительную соломинку в разговоре на литературную тему. Однако тон новеллы, по-видимому, оказался через чур оптимистическим, вот она и попала не в полемическую рубрику, но в праздничный номер. Положение же книжной культуры в стране спустя годы ничуть не поменялось к лучшему, острые вопросы как прозвучали со страниц еженедельника, так и повисли в воздухе без отклика, только в память врезалась невольно бередившая тревога за судьбу поэта...
Хаким, взойдя на ступеньки перед пьедесталом бронзового кумира, читал напористо, увлекая экспрессией немногочисленную публику. Стихи были о вечной проблеме, о потребительском отношении к жизни, из которой всё больше уходит поэтика, возвеличивающая человеческие черты. Он словно продолжал отвечать на вопросы политического обозревателя, и вопросы эти не кончались, и не было на них ответа. Неужели эти искания никому из живущих на белом свете не нужны и будут востребованы лишь в грядущих поколениях. А будет ли оно, будущее? Если иссякнет интерес к книгам, то каким он окажется, человече? Жующим, предпочитающим всему наслаждения от удовольствий и зрелищ?

 Прости нас, Господи, мы созданы тобой.
 Траву незрелую собою приминаем,

 И звон далеких звезд не понимаем...
 Прости нас, Господи, мы созданы тобой...

Главная отличительная особенность поэта, примета его состоятельности – интонация. Если она есть, тот гул в груди, как говорил Маяков-ский, ощущается раньше слов, а слова уже потом будут найдены, отыщутся. Кстати заметить, и Пушкин замер в том же состоянии, как будто прислушивается к гулу в груди...
Хаким был физиком, капитаном университетской команды КВН, одну из зимовок провел в составе антарктической экспедиции на станции «Мир», занимался стратосферным зондированием космических лучей, закончил аспирантуру, изобрел систему охлаждения молекулярного лазера, перед ним открывались необозримые перспективы. И вдруг...
Всегда вмешивается это незатейливое и фантасмагорическое – вдруг...
В общем, все понятно. Он влюбился и стал поэтом. Через любовь он увидел себя иначе, он увидел мир иным, услышал иные голоса.
Он услышал звон далекой звезды, и с той высоты ему вдруг приоткрылось прошлое как воспоминание о будущем.

 Степной ковыльной,
 Горькой полынью
 Мы вскормлены, саки!
 Мы вспоены пылью.
 Нас Боже всесильный
 Творил лишь для драки.

Рифма «саки» и «для драки», конечно, превосходна, но задиристые наши пращуры-забияки не лишены были ощущения прекрасного, что подтверждалось чарующими завитками так называемого «звериного стиля», которые – и это не будет преувеличением! – явились предтечей изящной словесности, начавшей долгий разбег от эпоса и мифа.
У Хакима вышло уже несколько книг: «Русскоязычный монолог», «Альманах любви», «Иллюзия памяти» «Письмо канадскому другу».
– Ни ученый, ни философ, ни режиссер, ни художник, ни музыкант не стоит так близко к Богу, как Поэт, – говорит Хаким. – Уверен, поэзия будет существовать столько, сколько будет существовать человек. И в этом смысле она никогда не выйдет из моды. Все равно требуется что-то, что заставляет биться сердце.
Он ощущает себя евразийцем. Он полон предчувствий для новых сладких озарений – приот-крыть завесу неведомого об общих скифских корнях народов, населяющих современную Евразию, дабы распахнулись новые горизонты понимания: разность не повод для раздоров, а самый что ни на есть конкретный предмет мудрости для откровений и поэтических восторгов.
Мы родом из одной культуры, пройдя долгий путь невзгод, испытаний, развития, стали разными, когда различие не слабость, а сила: сложные системы наиболее жизнестойки и жизнеспособны, в отличие от упрощенных схем, стремящихся к ограниченности, к изолированности, наиболее точным выражением которой является ноль, а осознав это, находишь вполне убедительный повод для взаимодоверия, уважительности, для неутолимой гордости за самобытность друг друга, поскольку это и есть труд Творца...