Алма-Ата заречная
К. Кешину
Когда-то здесь жили поэты,
Люблю эти улочки, парк.
Здесь что-то навеки согрето
Витанием призрачных чар.
От дряхлых мостков некрасивых,
Скрипучих калиток и пней
Исходит какая-то сила,
Что силы цивильной сильней.
И взгляд упивается высью,
Рекой, синевой и росой.
Здесь слепки загадочных мыслей
Звенят золотою осой.
Когда-то здесь жили поэты
И, верно, поныне живут.
Вхожу в море тени и света
И хочется жить только тут.
Алма-атинский фотограф
Жил человек.
Он
Останавливал молнии.
Жил человек, и все, что имел, -
Это молнию-жилочку, молнию-нерв.
- Я укротитель гремучих змей, -
Говорил он, довольный невероятно,
Вешая молнию на стене. –
Я –
Магистр электроразрядов.
Вам шаровую?
Она еще сушится на прищепке!
Белую? Голубую? –
Они еще пахнут ливнем, -
И втягивал носом воздух. –
Слышите, пахнут серой….
Словом, жилы мои и нервы!
Я – укротитель гремучих змей
И хвостатых чудовищ.
С каждым днем все трудней и трудней
Выходить мне из дому…
“Он почти что ослеп, -
говорили о нем, -
Он болен, заказ из Болоньи
Убьет его”.
Слышите,
Жил фотограф.
Жил маленький седенький человек.
Он останавливал молнии.
А в телебашне, на Кок-Тюбе
А в телебашне, на Кок-Тюбе, ночами
светит окошко тусклое в горы.
Говорят, там не то начальник,
не то смотритель живет, как ворон.
Живет…. Каково ему ночью
в звездной пыли, на девятом небе
горы пасти голубые, волчьи.
Вот где пожить так мне бы.
Зависнуть тихо над синим миром,
над чашей стальной, над серым смогом,
и тихо, песни ловя в эфире,
вести душевно беседы с Богом.
И ведать тайну, и ведать горе,
и помнить счастье, и ждать рассвет.
Тысячеокий, мой горный город,
Прекрасен ты даже в дыме бед.
* * *
Над извилистым каньоном
дом совой глядит на юг.
Дом-сова, как остров тонет
в море сада, где урюк.
Где левкои и петуньи
пчел качают на ветрах,
где живу я как колдунья
одинокая в горах.
Пес ко мне приходит черный
с мыслью что-нибудь украсть.
И баран приходит горный,
чуя рядом волчью пасть.
Сыч ли, сойка где-то плачет,
Кличет милую фазан.
Дико так на этой даче,
Что не хочется назад.
Ты мани, гори ночами –
Не заманишь, город-жук.
Ты гуди себе печально.
Здесь другой чарует звук.
В тектоническом разломе
гул далекий от реки.
Вот я, кажется, и дома
трезвым мыслям вопреки.
Джеты-Огуз
«... Красивое место Джеты-Огуз
Я там не бывал никогда.»
Анатолий Жигулин.
Ворота в рай. Застыли Семь Быков, -
Семь великанов красных зрят, набычась,
источенные ветрами веков...
Отдай восторг им свой - таков обычай,
И в сень войди - в святилище громад,
где ели подпирают купол неба,
где воды из нефрита говорят: -
Не верь глазам своим, здесь быль, как небыль.
Не надо рвать веселые цветы.
Цветов подобных не встречал ты сроду.
Они навеют странные мечты
Забыться здесь отшельником на годы.
Не примут исполины твоих грез,
лишь до безумья околдует прелесть
обители, что вдруг пронзит до слез
и город твой представится, как ересь.
А дальше, где альпийские луга,
где водопад и стражи из гранита,
в тебя войдет самозабвенья мга,
и одолеет сил земных избыток.
Почувствуешь вдруг мотыльком себя,
конем, рекой, пьянящим ароматом,
поющей птицей, стайкою опят...
ты сердце здесь оставишь без возврата.
И в голову ударит, как дурман
нежданным перепадом атмосферы,
Сверкнут лучи, окутает туман
и обратят тебя в иную веру.
Не спрашивай меня откуда я,
и что со мной. Не задавай вопросов.
Мне встретилась разгадка бытия.
Ее хранят быки. О Джеты-Огуз!
*Джеты-Огуз - в переводе с киргизского Семь Быков.
Сентябрь. Весновка. Алматы
Проныра, девчушка, бесовка, -
дитем беспризорным, шаля,
резвится речушка Весновка,
сбегая куда-то в поля.
Средь срама столичных отбросов –
не только бутылочный сор,
порою к плотинам приносит
Весновка наш дивный апорт.
Приносит веселые листья
и хвою загадочных гор,
и весело так и лучисто
стремится в тревожный простор.
Как будто не помнит обрывов
и мусор своих берегов,
поет так легко и счастливо
во славу родных ледников,
во славу людей и природы,
во славу Хан-тенгри и дней,
как будто бы свалки-уроды
вовек не глумились над ней.
| 
