Город был холодным и чистым. Казалось, ветры из ущелья еще до рассвета вырывались на волю и мчались по тихим и ясным улицам мимо спящих домов и дремлющих деревьев. Утреннее солнце поднималось над горами и трогало нежаркими лучами синие окна, которые никак не хотели просыпаться.
Ветрам было хорошо бежать под уклон от гор к степи по прямым улицам, заглядывая по пути в грушевые, вишневые, урючные и яблоневые переулки. Утром и вечером любили гулять свежие молодые ветерки по городу, играя листьями высоких тополей, отдыхая на кривых ветках лохматого карагача, лаская прохладой озабоченные лица прохожих.
Ветры хорошо знали дыхание жителей этого города, и казалось им, наверное, что живут здесь в большинстве своем люди чистые, открытые и добрые, то есть самые обыкновенные жители. В основном они были, конечно, правы, если умели думать так же, как дети, растущие в зеленых дворах.
Дети моего поколения давно уже выросли. Уже иные ветры увели их за собой по свету. Прежние ветерки все глубже забиваются в закоулки памяти, изредка и на короткое время вырываясь на простор, заставляя вспомнить какие-то забытые запахи, голоса и лица. На мгновение отчетливо вспыхивают огни детства и сразу гаснут, оставляя слабую горечь на губах, странную гордость за неповторимое время в освеженных глазах и непонятную радость от привидевшейся встречи с давним прошлым.
Все выросло вокруг, и даже старый двор стал тесным и маленьким, и деревья стали казаться ниже, ближе к земле, к следам, оставшимся от прежних детей.
Говорят, можно стоять у самого родничка, с которого начинается поток судьбы, и не слышать звонкого биения его чистой жизни, еще ничем не замутненной. Не от этой ли собственной глухоты идет все чаще встречаемое в дальнейшем непонимание окружающих, которые прислушиваются к твоему голосу, но внимают только себе, или слышат противоположные слова, которых ты говорить не хотел, о которых никогда и не думал. И мне показалось, что с годами, когда пестрая круговерть увлечений и ошибок, метаний и опрометчивости спала с глаз, как шелковая повязка, я сумел в какой-то мере, хотя и поздно, увидеть не в столь искаженном свете многих из тех людей, с которыми довелось вместе пройти по детству и юности, не предав друг друга. Но я почувствовал, что ощущения остались прежними, что бесстрастного холода нет во мне, ведь иначе нельзя было бы вслух вспоминать о друзьях, не обидев их и не унизив себя. А я должен был прилюдно подумать о них, не скрывая любви своей и привязанности, потому что достойны они и того и другого. И я был обязан сказать о них свое слово для тех, кто все еще не успел научиться слушать свои истоки и видеть непробужденным взглядом прошлое.
Дорога к прозрению - не самая легкая из восходящих троп. Она трудна еще и потому, что приходится прокладывать ее в собственной душе, идти через туманное сознание, рассеивая его крупицами света, накопленными в пути.
Мы напрягались изо всех сил, чтобы не отстать друг от друга и не потерять себя. Для нас отставание было самым страшным в жизни, и мы не стояли на месте, хотя, наверное, не всегда шли в единственно верном направлении. Несчастливых людей почему-то всегда больше, чем плохих. А хороших во все времена встречалось так много, что дурные и мелкие души уходили в тень, прятались во мгле или пытались показаться ясными и чистыми. В сиянии восторженной молодости мы не всегда могли отличить белое от черного и часто становились пленниками своих заблуждений...
Разность наших жизней не разъединяла нас, а связывала нитями одной судьбы. Если бы настоящих людей стало совсем мало, то люди потеряли бы, наверное, право называться человечеством. Чтобы понять и полюбить друг друга, нам было достаточно общей судьбы, той колыбели, которую называют городским двором. Нам было довольно сознания, что живущий в родном дворе тебя не обидит, не причинит боль, что он надежный друг и честный человек. У нас было больше общего, чем отчуждающего, и мы всегда искали то, что нас объединяет.
Но в городском дворе, как в осколке зеркала времени, отражался сложный человеческий мир. Разные люди жили в нем, и каждого по-своему ломали и ковали обстоятельства. Говорят, что сына человеческого воспитывает его время; если кто-то вырос уродливым, в этом вина всех его современников. Кого из моих современников винить в изуродованных судьбах отдельных людей, если матери наши падали от усталости у станков, а отцы день и ночь, зиму и лето бились против танков? Время винить за то, что оно было очень тяжелым для страны, поднимавшей из пепла города?
Были потери бескровные, но болезненные, когда из детей вырастали злодеи. Но все же гораздо больше было тех, кто вырос прямым и ясным.
Двор для меня—это опыт и память, ведь человеку служат уроком все прошедшие времена. Двор—это малая родина городского поколения, без которой оно не смогло бы обрести большого Отечества. Двор не меняется в главном, оставаясь стихийным воспитателем, внушая питомцам свои представления о чести и совести.
Думается, он не простил бы и беспамятства, ведь двор — это люди, которые требуют возвращения к ним...
