Кемал и крепко обнявшая его Лэчан мчались на своей “Хонде” все дальше и дальше от этого места. И только на окраине города, возле небольшого озера или пруда, он остановил мотоцикл, чтобы перевести дух и искупаться в теплой ночной воде.
Кемал быстро скинул свою одежду и с разбега бросился в воду. Находясь в ночной воде, он стал звать Лэчан. Она ушла в заросли и там, подумав, словно смахнув с души это грязное наваждение и тревогу, сняла с себя самфу, блузку и все остальное, поплыла к Кемалу, освещаемая мягким светом полной луны.
Ночь плыла над озером, подняв на плечах своих луну, отражение которой дрожало в спокойной изумрудной воде, в вечной чистоте юности. Деревья, обнявшись ветвями и зарослями между собой, образовывали надежный круг от шквальных ветров. В этом кругу, отражаясь в нем, как в зеркале, и стояли они, Лэчан и Кемал, обнявшись, и утопали в глазах друг друга. Они временами за-слоняли луну и на фоне желтой мглы проявлялись очертания шепчущих губ. В какое-то мгновение это все слилось в одно, и скрылась за ними луна. И рождалась песня двух влюбленных сердец. Она бродила где-то там, вдали, между небо-скребами, легким шелестом скользила по спящей листве, возвращалась обратно эхом и вновь звучала, вновь плыла над озером, и тихо подпевали ей волны ночного бриза:
– Ш-ш, ш-ш-ш, ш-ш-ш...
Словно молвили:
– Слушайте, слушайте, слушайте эту песню прекрасной юности, вечной молодости и вечной любви.
И стали они удаляться вдоль берега,
И были их следы различны на лунном песке:
его – глубокие, прямые, не сворачивающие в сторону;
ее – легкие, забегающие вперед, кружащиеся.
И таяли постепенно эти следы от набегавших на берег легких волн.

ХII

– Кемал, приезжай скорей, – в сотовом телефоне слышны были рыдания Лэчан.
– Что случилась?..
– Приезжай, Кемал, приезжай, – продолжала рыдать трубка сотового телефона.
Кемал вскочил на “Хонду” и через две-три минуты был уже на пятачке у кафе-кондитерской.
Из дверей кондитерской выбежала Лэчан, вся в слезах, и ткнулась головой в плечо Кемала. Он, как мог, успокаивал девушку, но она продолжала рыдать. Наконец, Кемал не выдержал, тряхнул ее, приводя в чувство, и потребовал толком объяснить, что произошло.
Из сбивчивого рассказа Лэчан Кемал понял, что произошла кража ее двухдневной выручки.
– Я последние дни замещала старшего продавца, он уехал навестить мать, которая была в больнице после операции, – глотая слезы, поведала Кемалу Лэчан. – А хозяин еще позавчера уехал в родную деревню на фестиваль “Лунных лепешек”*.
Я и оставляла выручку в конце каждого дня в кассе, а сегодня открыла ее, чтобы отдать хозяину, а там, кроме мелочи, ничего нет.
– А ты записывала в книгу учета эти суммы? Сколько ринггитов украли?
– Конечно. Около восьмисот ринггитов, а если точно семьсот восемьдесят пять. Вчера еще небольшая группа дорожных туристов ужинала. Я еще радовалась, что будет неплохая выручка. А сегодня... – и она опять заплакала, – хозяин грозит, что заявить в полицию, если я за день не восполню ему эти деньги. Что мне делать?! Что мне делать? Я же получаю у него понедельно, и за по-следнюю неделю я уже получила и отдала все деньги родителям.
– Успокойся, Лэчан! Я помогу тебе! – чувствуя свою ответственность перед ней, веско ответил Кемал. – Иди и скажи хозяину, что до исхода дня деньги ему будут восполнены.
Кемал вытер ей слезы, улыбнулся, ласково и нежно поцеловал. Лэчан, глубоко вздохнув, понуро пошла в сторону кафе-кондитерской.
Кемал в поисках денег поехал домой. Отца и матери не было дома. Отец работал лодочником на туристском комплексе, а мать подрабатывала там же кассиром-администратором. Брат Бахаруддин жил отдельно, но тоже еще был на своей работе в почтовом отделении связи. Да и стыдно и неловко просить восемьсот ринггитов у родных. Эти деньги он сам сможет заработать, например, дней десять разделывая рыбу на рыбном базаре. И этим он иногда занимался. Но деньги нужны к вечеру, и именно сегодня, а не то хозяин заявит в полицию на Лэчан. Кемал достал из заначки все свои сбережения, где-то девяносто ринггитов, но этого было очень мало, чтобы спасти Лэчан. Он решил занять у кого-либо из знакомых, чтобы потом, заработав, вернуть.
Соседский мальчишка Ибрагим честно признался, что у него нет таких денег, но обещал поспрашивать у друзей, чтобы помогли Кемалу. Кемал рванул к базару, но сегодня был не базарный день, и среди торговых рядов не нашлось желающих дать в долг деньги Кемалю. А время было неумолимо, и Кемал стал суетиться, дергаться, и тут он услышал, что кто-то его зовет. Оглянувшись, увидел Ибрагима, сидящего позади проныры Ли на его новенькой “Хонде”. Кемал подъ-ехал к ним.
– Я слышал, что тебе срочно нужны деньги? – хитро щуря глаза, спросил проныра Ли.
– Нужны, но от тебя я их не возьму, – нахмурил брови Кемал.
– Это почему же?! – Ли достал из кармана брюк несколько истрепанных банкнот достоинствам десять, пятьдесят, а также сто ринггитов. – Я дам тебе в долг, а вернешь с процентами.
– И каковы твои проценты? – не выдержал Кемал, видя так необходимые сегодня деньги.
– Тэ-эк! Завтра отдашь плюс пять процентов. Послезавтра отдашь плюс десять процентов. Значит, выходит в день всего пять процентов. Чем быстрее отдашь, тем меньше процентов...
– Ну, ты банкир!.. – закипел Кемал, сжимая кулаки.
– Как знаешь, мое дело предложить, – пряча деньги, усмехнулся проныра Ли.
Кемал почувствовал, что может рухнуть последняя эта надежда, проглотил все признаки своего унижения:
– Ладно, черт с тобой. Согласен на твои условия. Беру!
И он, не чуя никакого подвоха, взял деньги проныры Ли, а в душе подумал, что сегодня же займет у отца или Бахаруддина и сегодня же отдаст этому кровопийцу Ли, чтобы не платить такой кабальный процент.
Кемал, взяв деньги, собрался было ехать к Лэчан, но тут ему дорогу перегородил новоиспеченный ростовщик Ли:
– Погоди, Кемал. Ты деньги взял, а расписку не написал. А если бы даже написал, то ее нужно еще заверить у нотариуса...
– Чего ты хочешь?! Вот, есть же свидетель Ибрагим. Он подтвердит и сумму моего долга, и твои кабальные проценты.
– Свидетель свидетелем, – не унимался проныра Ли, – а мне нужен твой реальный залог...
– Залог?! – взревел Кемал, уже полностью не владея собой. – На тебе часы, на тебе сотку.
Кемал в ярости начал срывать с себя часы и вытаскивать из футляра сотовый телефон, ибо ему нужно было как можно быстрее отвезти деньги Лэчан.
– Не кипятись, Кемал, – сладким и вкрадчивым голосом нес свою песню проныра Ли. – Не нужны мне ни твои часы, ни твоя сотка. Лучше дай мне в качестве твоего залога, знаешь, что?
– Что? Что! Говори скорее, мне некогда!
– Номер твоего мотоцикла. А когда вернешь долг, я тебе его тоже верну.
– Бери! – машинально бросил Кемал. – Бери, только сегодня же вечером ты мне его вернешь.
– Как только вернешь долг, так я сразу... – проныра Ли в один присест отвинтил номерной знак “Хонды” Кемала.
Кемал, оттолкнув его, помчался к кафе-кондитерской и, вызвав по телефону Лэчан, отдал ей деньги. Она на радостях обвила Кемала за шею, и они вновь, забыв все горести и печали, договорились встретиться у того самого рекламного щита.

ХIII

Лэчан, напевая, пересчитала деньги. И собралась было звонить Кемалу, чтобы выразить все невысказанные слова благодарности, но тут внезапно увидела на одной мелкой купюре пометку в виде крестика, затем и на другой. Страшная догадка пронзила Лэчан. Она схватила сотку:
– Кемал, ты у кого взял деньги?
– Ни у кого не брал. Это мои деньги.
– Не верю. У кого взял? У проныры Ли?
– Допустим...
– Все ясно.
Лэчан схватилась пальцами за виски и стала тереть, не находя себе места.
Хозяин лавки, видя смятение Лэчан, подошел к кассе и строго взглянул на девушку.
– Хозяин, – набравшись храбрости, выпалила Лэчан. – Вот, я восполнила все те деньги, которые исчезли.
Отец проныры Ли пересчитал деньги и отметил у себя в тетради.
– Хорошо, Лэчан. Деньги на месте. Я теперь не буду заявлять в полицию о краже.
– Нет, хозяин. Вы заявите в полицию о том, что произошла кража. И мне известно имя вора.
– Кто же он? – удивленно вскинул глаза хозяин кондитерской лавки.
– Это ваш сын Ли, хозяин, – глядя ему прямо в глаза, произнесла Лэчан.
– Это очень серьезное обвинение, Лэчан,– усмехнулся отец проныры Ли. – Деньги найдены, касса восполнена. Зачем мне заявлять в полицию, тем более на своего собственного сына? Да и где доказательства, что кражу совершил Ли?
– Доказательства?! Вот они! – Лэчан указала на мелкие купюры в руках отца Ли. – Я всегда отмечаю крестиком, когда наберется сто ринггитов из мелких банкнот. Вот эти крестики, они на пяти и десяти ринггитах, которые у вас в руках и которые я вам только что отдала, хозяин.
– Ничего не понимаю! – опять удивился хозяин кондитерской лавки. – Эти деньги ты отдала мне, сказав, что ими восполнила кассу, в которой по твоей вине недосчитывалось семьсот восемьдесят пять ринггитов. Правильно?
– Правильно, хозяин. Все правильно.
– Следовательно, возникает вопрос, – продолжал невозмутимо вести ход своих мыслей отец проныры Ли, – откуда ты взяла эти деньги? Тебе их дал мой сын Ли, если ты утверждаешь, что они, именно эти самые банкноты, уже лежали в кассе, а потом вдруг исчезли?
– Нет, мне их дал совсем другой человек, – промолвила Лэчан.
– Опять ничего не понимаю, – удивился хозяин лавки. – Ты обвиняешь моего сына Ли в краже, утверждая, что эти деньги уже лежали в кассе. И ты же говоришь, что эти самые деньги получила от другого человека. Причем здесь тогда мой сын Ли?
– Этот человек взял деньги у вашего сына Ли, чтобы я ими смогла восполнить кассу, хозяин.
– Однако странная история, – продолжал разглагольствовать отец проныры Ли, – деньги по неизвестной пока причине исчезли из кассы, затем какой-то человек возвращает эти деньги тебе, чтобы ты опять положила их в кассу. А причем здесь мой сын Ли?
– Я сама запуталась, хозяин, – взмолилась Лэчан и заплакала. Хозяин махнул на нее рукой и позвонил своему сыну. Через некоторое время появился проныра Ли.
– Сын мой, – строго обратился к нему хозяин, – Лэчан утверждает, что ты вытащил эти деньги из кассы.
– Так уж нужны мне ее деньги, – не моргнув глазом, ответил проныра Ли. – Ничего я не брал.
– Ну, во-первых, это не ее деньги, а наши, – продолжал выразительным тоном отец проныры Ли, – а во-вторых, она утверждает, что какой-то человек вернул ей эти деньги, и она восполнила ими нашу кассу.
– Лэчан, ты можешь назвать имя этого человека?
– Нет, – упавшим голосом прошептала Лэчан. И от ее былой решительности, когда она обвинила проныру Ли в воровстве, не осталось ни следа.
– Ну вот видишь, – продолжал монотонно бубнить хозяин кондитерской лавки. – Имя человека, вернувшего тебе деньги, ты не называешь, без никаких доказательств обвиняешь моего сына в воровстве...
– А крестики на банкнотах, – плача, закричала Лэчан.
– А что крестики? В данном случае это ничего не значит. Почему в таком случае эти деньги оказались у неизвестного мне человека? Может быть, в мое отсутствие ты в сговоре с ним взяла эти деньги, а затем, когда я пригрозил, что заявлю в полицию, быстро восполнила кассу.
При этих словах проныра Ли, почуяв только ему понятную интонацию отца, в такт его словам закивал головой.
– Таким образом, Лэчан, раз ты не намерена назвать имя этого человека, я так и быть не буду заявлять в полицию, однако вынужден уволить тебя, не заплатив за последние дни твоего жалованья. Считай, что это мое наказание за твою недобросовестность. А если будешь жаловаться, то мне тогда придется заявить в полицию за кражу кассы моей кондитерской лавки. Так что с данного часа ты свободна, Лэчан.
– Я все поняла, хозяин, – едва слышно произнесла девушка и с поникшей головой вышла из кондитерской лавки.
Проныра Ли метнулся было за ней, но отец, ловко взмахнув тростью, изогнутой рукоятью вцепился в его шею и вплотную привлек к себе:
– Паршивец! Ты зачем крадешь деньги из кассы нашего семейного дела? – в гневных глазах отца было видно, что он обо всем догадывается и только перед Лэчан разыгрывал эту комедию.
– Отец, я еще столько же принесу, – взмолился проныра Ли. – Я отдал эти деньги в долг. Вернут с процентами.
– В долг отдают свои деньги, а не краденые. Кому ты дал эти деньги в долг?
– Отпусти, и я все тебе расскажу, – проныра Ли торопливо, оглядываясь на открытую дверь, поведал отцу обо всем, правда, утаил, что взял в залог номерной знак от мотоцикла Кемала.
Отец толком ничего не понял из сбивчивого рассказа Ли, однако уточнил:
– Кемал и есть тот самый парень, которого не называла Лэчан?
– Да, отец.
– Ты, я вижу, сын, далеко пойдешь в своем бизнесе. Но заруби себе на носу, что самое по-следнее дело начинать свой бизнес с обмана. Я требую, чтобы ты не брал никаких денег с этого Кемала, не говоря уже о процентах. Ты меня понял, сын?
– Понял, отец.
И проныра Ли выбежал в открытую дверь кондитерской лавки. Оседлав свою “Хонду”, он вскоре догнал Лэчан и перегородил ей дорогу своим мотоциклом.
– Лэчан, не плачь. Я договорюсь с отцом, и он тебя вновь возьмет на работу.
– Не нужна мне работа, где меня обворовывают.
– Подожди, Лэчан, ну, подожди. Ты обещала прокатиться со мной, если будет у меня вот этот номерной знак, – и проныра Ли показал ей цифры, красовавшиеся над задним колесом его мотоцикла: 99-99.
– Ах, вот за что ты дал краденые деньги Кемалу! – Лэчан вне себя стала бить своей сумкой по лицу проныры Ли. Он выхватил сумку, повалил Лэчан в придорожные кусты и стал неистово целовать в плачущее лицо, в грудь, в шею. Лэчан еле отбилась от его иступленных лобзаний и выбежала на шоссе. Там, поймав первую попавшуюся машину, вся в слезах села в нее, и машина унесла ее от кошмара и ужаса этого дня.

XIV

Кемал к назначенному часу подъехал к рекламному щиту. Прождав немного, он позвонил Лэчан, но ее сотовый не отвечал. Забеспокоившись, он подъехал к кондитерской лавке.
Отец проныры Ли встретил его настороженно и c молчаливым вопросом в глазах.
– Мне можно Лэчан?
– А Лэчан? А она, – хозяин лавки взглянул на часы, – уже два часа как уволена. И, наверное, уехала домой.
– Она вам ничего не должна? – настороженно спросил Кемал.
– Нет, она мне ничего не должна, – отец проныры Ли помолчав, добавил: – И я ей ничего не должен...
Хозяин лавки понял, что перед ним Кемал, и хотел сказать, что и он, Кемал, ничего не должен его сыну Ли, но не успел.
Кемал быстро покинул лавку и, чуя неясную тревогу, стал, не переставая, названивать Лэчан. Тишина. Вновь гудки и тишина.
Кемал метался по шоссе на своей “Хонде”, понимая, что без номера он далеко не рванет, тут же остановит дорожная полиция и арестует его “Хонду”. От бессилия и отчаяния он взметнул руки к небесам, где уже проступили первые звезды, и заплакал.

XV

Одна только я во всем виновата, думала Лэчан, утирая слезы и не отвечая на постоянные звонки Кемала, одна только я. Кемал, спасая меня, отдал самое дорогое – свою фамильную реликвию. И кому? Этому воришке, плуту и домогателю Ли. А я? Я даже не смогла доказать хозяину, что деньги украл проныра Ли. Наоборот, отец этого самого Ли склонен считать, что мы с Кемалем украли эти самые деньги. Страшно подумать, если он вдруг заявит в полицию!
И Лэчан вновь беззвучно заплакала, не отвечая на звонки Кемала. Водитель машины несколько раз участливо спросил Лэчан – не нужна ли его помощь? Лэчан замотала головой и сквозь слезы только промолвила адрес своей деревни.
– О бедный, любимый, мой единственный Кемал. Зачем ты это сделал?! Мне так стыдно перед тобой. Что мне делать, что мне делать?! – сокрушалась Лэчан. Она своим юным, но уже женским сердцем неосознанно еще, но поняла, что сегодня произошло что-то ужасное и непо-правимое. И благородство Кемала, и коварство Ли, и даже железная логика хозяина кондитерской лавки – все это, как в калейдоскопе, вертелось вокруг ее имени, каждым своим поворотом отдаляя ее от Кемала – навсегда и безвозвратно, разбивая их единое целое на счастливое вчера, горестное сегодня и неизвестное завтра.
Уже глубокой ночью машина остановилась у дома родителей Лэчан. Она вышла из машины и, не заходя домой, решительно набрала сообщение на сотовый телефон Кемала.

XVI

“Любимый, прости меня. Мой единственный и неповторимый, не звони мне больше. Никогда не звони. Я во всем виновата, только я. Зачем ты это сделал, Кемал. Зеркало моей судьбы разбилось, и все осколки у меня одной”.
Кемал вчитывался в текст послания и не верил глазам. Он вновь звонил к своей Лэчан, но ее телефон был отключен. В отчаянии от своего бессилия Кемал сел на свою безномерную “Хонду” и по бездорожью погнал ее вдоль ночной реки. И где-то вблизи лодочной станции он, зацепившись за прибрежные заросли, рухнул вместе со своей “Хондой”. Мотор заглох, и Кемал продолжал неподвижно лежать, отстраненно, не вникая в происходящее, глядя на лохматые звезды, светящиеся сквозь листву.
– Рыбы, не видимые в ночной воде, помогите найти Лэчан, – бормотал он, словно молясь, за-клиная все живое и неживое, что его окружало в этот час. – Звезды, далекие в небе, укажите мне путь к Лэчан. Птицы, летящие в выси, передайте криком и пеньем своим, что жду я Лэчан. А если вы, рыбы, птицы и звезды, не поможете мне, то в самой большой мечети, в пятницу, я долго буду молиться, чтобы Всевышний помог мне найти Лэчан. А если Всевышний молитвы моей не    услышит, взберусь я на самый верхний этаж “Петронас-Тауэрс”, чтобы быть ближе к Всевышнему, и взлечу с самого верхнего этажа на своей “Хонде”, чтобы видела Лэчан, как я ее люблю...
А его обесчещенная “Хонда” лежала рядом и с печалью взирала на него своей потухшей фарой, словно бы говорила ему, Кемалу:
– Ты лишил меня имени, ибо в порыве помочь Лэчан ты отдал самое дорогое, что у тебя было, что тебя связывало с твоей возлюбленной, ты преступил невидимую черту запрета. Я поняла это еще тогда, на базаре, но не в силах было тебя удержать. Думаю, что это поняла и твоя Лэчан.
Кемал словно бы внимал тому, о чем думала его милая “Хонда”, поднял ее и, продолжая шептать свои заклинания, повел ее в даль ночной реки и вскоре забрел на лодочную станцию, где среди множества лодок была и лодка его отца.
Этой глубокой безлунной ночью река влекла его своим неясным, но завораживающим зовом, когда ночная тьма поглощает в себя прибрежные заросли и низкое небо, и только дыхание реки необъяснимо влечет и манит куда-то туда, за невидимый горизонт нашего бренного мира.

XVII

Бахаруддин, поздно ночью приехав из города, узнал от встревоженных родителей об исчезновении Кемала. Он обошел близлежащие дома и выяснил, что в последний раз его видели на базаре вместе с мальчиком Ибрагимом и пронырой Ли.
Бахаруддин попросил родителей Ибрагима разбудить мальчика. Заспанный Ибрагим не за-ставил себя долго упрашивать и все рассказал. И про деньги и про номерной знак, отданный в качестве залога. Бахаруддин, взяв необходимую сумму, вместе с отцом пошел в кондитерскую лавку. Несмотря на столь поздний час он решительно постучал в дверь. За темными витринами лавки спустя некоторое время вспыхнул свет. Хозяин долго не открывал, спрашивая через дверь, с чем пожаловали в столь позднее время незваные гости. Наконец, убедившись, что пришли брат и отец Кемала, хозяин кондитерской лавки выключил сигнализацию и отпер засов.
– Вот долг Кемала. Отдайте залог, – тоном, не терпящим возражения, заявил Бахаруддин.
– Какой долг? Какой залог? – встревожился хозяин, однако понимая о чем идет речь. – Ваш Кемал ничего не должен.
– Он должен не вам, а вашему сыну Ли. Вот деньги. Где мотоцикл вашего сына, мне надо за-брать наш номерной знак.
– Какой номерной знак? – действительно начал теряться в догадках хозяин. – Причем здесь номерной знак мотоцикла?
– Свой номерной знак Кемал отдал вашему сыну в качестве залога.
– Ах, паршивец, у-у, негодник, – сокрушался хозяин. По хмурым лицам гостей он понял, что ему придется отвечать перед старостой общины за мерзкий поступок своего сына.
– Заберите деньги. Они ваши, а с сыном я сам разберусь, – ведя к мотоциклу Бахаруддина, заискивающе промолвил хозяин.
– Посмотрим, – уклончиво ответил Бахаруддин и стал отвинчивать номерной знак. Он понимал в силу своего суеверия, что, забрав номерной знак, они быстрее найдут и самого Кемала.
Когда Бахаруддин вместе с отцом покинули кондитерскую лавку, унося с собой фамильный номерной знак, раздался безудержный вопль проныры Ли. Это хозяин лавки бил бамбуковой палкой по пяткам своего паршивого сына.

XVIII

А Кемал обнимал свою “Хонду” и лежал в лодке отца, которую несло медленное течение реки. Лодку местами задерживали прибрежные заросли и низко склоненные над водой ветви деревьев, но река вновь выносила ее все дальше и дальше, ибо она, река, знала, что их ждет вдали от лодочной станции.
Божественный свет*, рассыпаясь, объял Кемала за дальним поворотом реки. Словно мириады маленьких звезд снизились с небес на невидимые ветви дубов – берембанга, которых было множество вдоль берегов реки Сунгай-Селангор. Произрастая во влажном климате и болотистой среде, они щедро отдавали свой нектар светлячкам, чей едва уловимый звук слегка напоминал отдаленное пенье ночных цикад. Свежесть ночной реки и мерцанье сотни тысяч светлячков промыли и освятили печальную душу Кемала. И каждый из этих светлячков нес свой живой свет, который длился две-три секунды, только ему, Кемалу. И в гармонии с ночной тьмой они вслед за своим мерцающим светом навевали ему, находящемуся в почти сомнамбулическом сне, самые что ни есть сокровенные мысли: – Наша жизнь кратка, всего лишь в пределах ста ночей, но вся она наполнена светом. И этот свет остается в сердцах тех, кто видел нас глубокой ночью. Остается и после нашего ухода. И этим мы бессмертны, ибо имя нам светлячки. Верь, в тебе останется свет твоей первой любви даже после ее ухода.
Кемал спал в лодке под тихое колыбельное пенье светлячков и их таинственный мерцающий свет, который ярко вспыхивал у одних и нежно гас у других. Кемал спал и улыбался. Ему снились счастливые мгновения своего недавнего детства. Эти мгновения вспыхивали, подобно светлячкам, в его незамутненной памяти. Одно мгновение сменялось другим, словно бы излечивая его изодранную душу. Счастливая и безмятежная улыбка озаряла его спящее лицо. Сон уносил его в то время, когда он, еще до школы, маленьким мальчиком гостил вместе с родителями в далекой деревне у родственников, которые работали на рисовом поле. Дым, туман и холмы рисовой соломы. Водный буйвол, держащий рогами встающее солнце. И он, совсем маленький, идет по следам теленка, а теленок ступает по следам буйвола...
А затем эта картина сменилась другой, когда год тому назад приезжала группа поэтов в его деревню Куантан. И он помогал отцу на лодке-сампан совершить ночную экскурсию по реке Сунгай специально для зарубежных поэтов. А потом слушал их стихи на поэтическом вечере. И один вьетнамский поэт прочел стихи о всходах риса и о водном буйволе, который напомнил ему, Кемалу, того буйвола, увиденного в той дальней поездке. А один из поэтов, пораженный неописуемой картиной мерцанья светлячков, утверждал, что только эта бездонная ночь может быть фоном для такого свечения. Он говорил на английском, но с большим акцентом и в слове “For  night” – “На ночь” Кемалу послышалась “Four nines” – “Четыре девятки”. И Кемал с гордостью показал на номерной знак своей “Хонды”...
Кемал вздохнул во сне и, ухватившись за руль “Хонды”, стал звать:
– Лэчан, Лэчан, не исчезай, я увезу тебя по небесной дороге дракона вслед за нашими светлячками...
Ранним утром Бахаруддин с отцом нашли его в легких клубах утреннего тумана, в просачивающихся сквозь него первых лучах солнца в лодке-сампане на дальней протоке реки Сунгай-Селангор в густых зарослях дуба-берембанга. “Хонды” возле спящего в лодке Кемала не было...

XIX

Кемал вновь взглянул в окно, промытое недавним ливнем, вздохнул и сел у светящего синем экраном монитора.
Словно бы десять-пятнадцать внезапных и быстротечных ливней, пронеслись эти годы юности и молодости. За все это время он поступил и окончил колледж, а затем университет и магистратуру. Стажировался и специализировался за рубежом – по части программирования компьютерных систем. С недавнего времени открыл свою частную фирму по разработке и внедрения новых технологий.
Была у него и одна страсть, так называемое ноу-хау или хобби. Он любил разрабатывать и создавать программы новых компьютерных игр по мотивам малайского фольклора, в которые входили многие виды ваянга, теневые представления кожаных кукол с мифо-историческим циклом местных версий “Махабхараты” и “Рамаяны”, с типологией героев, стилизацией образов, с присутствием ведущего – даланга. А затем со скидкой внедрял их во многие детские и школьные заведения. Одним словом, были постоянные заказы, и жизнь текла своим чередом. Но почему сегодня этот паренек на мотоцикле и эта девушка, которая тростинкой прильнула к нему, напомнили Кемалу о Лэчан, о его “Хонде” и о том времени – светлом, прекрасном и печальном?
Он переключил компьютер на архив, и на экран монитора стали выплывать фотографии с изображением Лэчан, его вместе с ней в парке орхидей, в парке бабочек, на улицах Куала-Лумпура.
Кемал вначале сильно тосковал по Лэчан. И отец решил отправить его в город, чтобы он, продолжив учебу, поступил в колледж. Там, в городе, благодаря новым заботам и увлечениям, острота разрыва смягчилась, а затем и совсем отошла.
Среди родных никто его не упрекал за исчезновение “Хонды”, словно бы на все расспросы было наложено негласное табу. Только Бахаруддин, радуясь успехам в учебе и в бизнесе Кемала, подтрунивал над ним, что пора бы привезти в дом родителей невесту, но для его машины “Тойота-Камри” он, Бахаруддин, не сможет найти соответствующий номерной знак. И в его голосе сквозь легкую иронию слышна была неподдельная грусть.
Хозяин кафе и кондитерской лавки вскоре закрыл свое заведение и перебрался в более отдаленную деревню, ближе к своей китайской общине. А проныру Ли Кемал недавно случайно встретил здесь, в Куала-Лумпуре.
Тот приглашал его отобедать в его собственном ресторане, но Кемал, сославшись на дела, вежливо и сухо отказался.
Однажды, еще в первые месяцы проживания в городе, его разыскала подруга Лэчан и сообщила, что она навсегда уехала в Сингапур, где живет у своей старшей сестры. Подруга хотела передать ему деньги от Лэчан, но он наотрез отказался принимать, сказав, чтобы подруга отослала их назад, в Сингапур.
А вскоре пришло на его электронную почту письмо от Лэчан, где она кратко и деловито сообщала, что у нее все хорошо и прекрасно. И что на эти деньги она купила себе кольцо с камнем, как память о нем, которое никогда не снимает со своей руки.
Кемал несколько раз пытался ответить ей, но что-то непреодолимое всякий раз останавливало его, и он не противился этому...
Он еще не совсем осознанно, больше интуитивно, чем разумом, познал пагубную силу денег и всей своей юной душой противился этому пустому восприятию наживы. И хотя со временем вынужден был принимать правила этой игры реального мира, у него навсегда укоренилось разумное равнодушие к алчному накопительству, а деньги, которые он прилично зарабатывал, потреблял на усовершенствование своего компьютерного бизнеса. И, разумеется, помогал своим постаревшим родителям да старшему брату Бахаруддину.
Кемал привел в действие незавершенную программу своей новой игры, затем перенес изображения с фотографиями в систему, набрал имя Лэчан, свое имя, внедрил их в программу и, наконец, чуть задумавшись, определил кодовый ключ: рука машинально набрала “99-99”. И из мириад цифр, слов и названий мерцающими светлячками букв выстроилась стройная картина его воспоминаний и всего того, о чем ты уже знаешь, читатель.

Куала-Лумпур – Иссык-Куль, 2007 г.

1 Китайцы, перенявшие во многом малайскую культуру.
2 “Веселый квартал персиков и слив” – так назывались улицы, где были расположены публичные дома. Красота гетер сравнивалась с красотой персиков и слив.
3 Один из популярных праздников китайской общины приходится на пятнадцатый день восьмого месяца лунного календаря в ночь полнолуния.
4 Уникальное зрелище свечения сотни тысяч светлячков на реке Сунгай-Селангор в Малайзии.