О любви еще скажу чуть позже, а что касается жизни, резонно сразу же объясниться.

Ныне я неотвратимо приближаюсь к 70-летнему рубежу своей жизни, и ровно 50 лет (полвека!) я живу и работаю в Алматы. Когда знойным летом 1954 года я, воспитанник аула на берегу Есиля, впервые очутился в земном раю у подножия белоголового Алатау, Алма-Ате исполнялось ровно сто лет. С того счастливого мгновения моей жизни - представить только! - минуло полстолетия, вобравшее суть и смысл моего личного бытия.

Вот и праздную я нынче вместе с родным городом свой юбилей.

Первое свидание с Алма-Атой врезалось в душу на всю жизнь. О ней, зеленой красавице юга, мы, северяне, мечтали еще в старших классах, восторженно внимали упоительным рассказам земляков, которым судьба даровала счастье жить и учиться в воспетом поэтами столичном городе, грезили о диковинных горных садах, пестрых и шумных базарах, уютных парках, прямых, как стрела, улицах, окаймленных пирамидальными тополями и тенистыми карагачами, огромных, с голову ребенка, пахучих апортах, о прославленных писателях, поэтах, артистах, с которыми, уверяли нас, запросто можно встречаться.

«Апырай! - думалось нам, аульным грамотеям. - Посмотреть бы на это диво хотя бы одним глазом!»

И вот я, аульный наивный юнец, без паспорта, без разрешения комендатуры (немец-спецпереселенец!), с тощей, обтерханной сумкой на плече, сомлевший от долгой, трехсуточной тряски, вышел на залитую ослепительным солнцем площадь железнодорожного вокзала «Алма-Ата II» и застыл, онемел в изумлении. «Вокруг простирался сказочный мир. Все внове. Все непривычно. В Северном Казахстане, где я рос с семилетнего возраста, степной тугой воздух врывался в легкие с напором, ширя грудь, а здесь он, мягкий, истомленный, перемешанный с ароматом цветов, слоисто струился, обволакивал тебя, и его надо было пить, заглатывать, затягивать в себя с усилием. Там взгляд устремлялся в безбрежную даль, от горизонта до горизонта, и не было никаких преград, кроме редких березовых колков и зеленой ленты тугая вдоль Есиля-реки, а здесь взгляд твой сразу упирался в неприступные величественные горы, которые явно мешали взору степняка, и их хотелось непроизвольно отодвинуть, отстранить. Там солнце всегда как бы окутано хмарью, подернуто белесой дымкой, приглушено, притенено, а здесь сияет во всю мощь с высоты нестерпимо голубого, точно тщательно промытого накануне летним ливнем неба. И запахи вокруг струятся иные, бойко звенит трамвай, у ларьков толпится разношерстный люд, слух улавливает разноплеменную речь и монотонное журчание воды. Лишь через день-другой убедился, что то журчали-бормотали неведомые мне доселе арыки, чистые и ухоженные, навевая прохладу, покой и утешение.

Алма-Ата очаровала меня с первого взгляда, с первого легкого дуновения заблудившегося ветерка, сразу и бесповоротно. Какая же она была юная, чистая, уютная, опрятная! О да... тот полувековой давности утопающий в зелени, окаймленный кудрявистыми прилавками гор очаровательно милый город совсем-совсем не был похож на нынешний грохочущий, задымленный, мутным смогом затянутый, не в меру разросшийся мегаполис.

«Елу жылда ел жана» - гласит казахская мудрость. В пятьдесят лет обновляется земля. Это так. И я тому свидетель. Все-все изменилось. Да что там земля! Горы, кажется, осели. И солнце потускнело. И небо лишилось первозданной сини. Реки иссохли. Моря обмелели. Почва истощилась. И люди не те. От этой Алма-Аты, города моей юности, мало что уцелело. Даже столь привычное, звонкое ее имя (Алма-Ата) по-русски ныне звучит глухо, непривычно. Чарующая женственность ее обрела бесполость. С высоты своих лет глядя на эти разительные перемены, я при всей своей писательской фантазии не могу себе представить, каким станет мой любимый город еще через полстолетия. Он будет, конечно, другим. Совсем другим. Абсолютно неузнаваемым. Но каким - Аллах весть. Боюсь, доморощенные нувориши к тому времени снесут Алатау и воздвигнут на его месте помпезные дворцы с казино и ночными барами. А луну приспособят для автостоянок. Время все убыстряется, прогресс ошеломляет, а человеческие корысть и жадность не знают предела.

А тогда... в мои юношеские годы все воспринималось поэтически радужно. КазПИ им. Абая и КазГУ им. Кирова в те года располагались еще в бывших верненских женской и мужской гимназиях по улице Советской напротив парка им. 28-ми гвардейцев-панфиловцев (старожилы, случалось, говорили еще по привычке парк Федерации). В парке успешно функционировал открытый лекторий, давались изо дня в день концерты, читались лекции, в одном углу проводил соревнования шахматный клуб, в другом - располагалась танцевальная площадка. По елям резвились беспечные, юркие белки. В импозантном соборе находился тогда Центральный музей. По несколько раз на дню лился по всей округе будоражащий и ласкающий слух печальный и гордый полонез Огинского, в уютной одноэтажной филармонии вдохновенно рассказывал о музыке, просвещая простой люд, молодой Кельберг. В Оперном театре еще пела легендарная Куляш, и мы, аульные бала, одетые по бедности как попало, считали своим долгом непременно послушать «Кыз Жибек». Студенты с энтузиазмом день-деньской пропадали в «чеховке» и «пушкинке», жаждали встреч с Ауэзовым, Мукановым, Мусреповым, Жароковым, вечерами в тесном общежитии делились впечатлениями, не пропускали ни одной премьеры в театрах, знали поименно всех артистов, ученых, спортсменов, жадно впитывали в себя городскую культуру, тянулись к знаниям. Конечно, в карманах гулял ветер, одевались кто во что горазд, питались плохо, но обходились как-то в подавляющем большинстве одной стипендией. У меня сохранилась записная книжка, в которую я, неизменный «кассир» комнаты, аккуратно заносил цены на самые необходимые продукты для нашего «колхоза» - картофель, мясо, соль, лук, макароны, хлеб, яблоки, сахар, и нетрудно подсчитать: то, что мы покупали тогда за 200 рублей, ныне вряд ли обретешь за 20 тысяч тенге. Такова разница в ценах. Баранина в магазинах стоила рубль семнадцать копеек за килограмм. Тогдашний один рубль весил значительно больше нынешнего 100 тенге. Газеты стоили одна-две копейки; за десять рублей можно было приобрести многотомное сочинение классика. Билет в кино стоил двадцать копеек. Яблоки на Зеленом базаре никто в килограммах не продавал, а только ведрами, корзинами, мешками или даже возами.

И Алма-Ата была тогда очень компактна: на юге она обрывалась на уровне Арычной (ныне проспект Абая), на севере - Ташкентской (ныне проспект Раимбека), на востоке - парком им. Горького, к западу тянулись «линии» - тринадцатая, Пятнадцатая, семнадцатая, девятнадцатая, двадцать первая (ныне они все проспекты, именные улицы). Тастак, казачья станица, Алма-Ата I, «шанхай» - считались «далекой окраиной». Нынешний проспект Достык был сплошь застроен купеческими домами с затейливыми крылечками, и казались тогда внушительными, прочными. И все утопало в садах, убогие домики скрывались за пышной, буйной зеленью. Нынешний Алматы трудно называть городом-садом.

Можно ностальгировать, но невозможно не считаться с реальностью. Иное время, иные масштабы, иные запросы, иные мотивы и песни. За 50 лет население города наверняка выросло в шесть-семь раз. А о масштабах и темпах градостроительства и вовсе говорить нечего... Похорошел ли Алматы? Бесспорно. Стал город величественней, современней, богаче, представительней, внушительней по всем экономическим, культурным, политическим параметрам. И хотя лишился статуса столицы, не оказался брошенной женой, не потерял былой славы, значимости и перспективы. Особенно в последние годы, с обретением республикой независимости, Алматы стало не узнать. Стихийный строительный бум коренным образом изменил его облик. Иногда кажется, что город охватил бесшабашный купеческий разгул, и на него обрушился явный избыток казино, ночных клубов, ресторанов, сомнительных оздоровительных центров, заправочных станций, непонятных комплексов, чужеродных предприятий и фирм, загадочных организаций и офисов и прочей показушной мишуры, замешанной на ненасытности, вожделении, мздоимстве и корысти. Душа человека, чудится мне, заметно растерялась, заметалась, поблекла и осиротела в этих джунглях цивилизации, оглушена наглым и бесцеремонным треском, грохотом заемных новшеств, жлобством и вымогательством самодовольных нуворишей-горлопанов, ошалевших от скорой и неправедной наживы, от допинга-дурмана. Духовность и нравственность сильно пошатнулись под натиском долларопоклонников. Но, видно, с этим придется мириться, необходимо потерпеть, переждать, пока уляжется и утишится содомо-гоморровый шабаш... Он, полагаю, вечно длиться не может.

Одно очевидно: властям все труднее и сложнее управлять мегаполисом. Он сейчас все более похож на дикого, норовистого мустанга, наметом мчащегося по вольной степи. Очевидно и то, что хлынувший из всех захолустьев Казахстана в более благополучный и ухоженный оазис разнородный люд наравне с авантюристами и рыцарями удачи не испытывают сыновней любви к городу, не стал он им родным и желанным, а лишь объектом наживы или временным пристанищем. Отсюда и равнодушное, безалаберное, потребительское отношение. Отсюда и загрязненность, запущенность всей ауры города, небрежение, тесень, бестолковость, рвачество, что хочу, то и ворочу, беспорядочная продажа всего и вся, скопище «элитных домов», насильно втискиваемых в каждую щель и без того перегруженного центра, беспредел зарвавшихся КСК, нерадивых дворников и многое-многое другое, что коренных горожан отнюдь не радует.

И все же, все же... Алматы - дивный уголок земли, жемчужина независимого государства, отрада и гордость казахстанцев, город, обласканный и облагороженный теплом и любовью миллионов сердец многих поколений и народов. Таков он, город моей любви, моей жизни. На своем веку мне доводилось побывать в разных странах и городах, но что жить могу только здесь, осознал давно...