Пророк
Устремляя наши очи
На бледнеющий Восток,
Дети скорби, дети ночи,
Ждем, не придет ли наш Пророк.
Д. С. Мережковский

Над Западом сгустился мрак ночной,
Там Солнце ныне не взойдет с зарей.
Во мгле ночной лишь демоны кружат,
И даже Бог растоптан там толпой.

Над Западом сгустился мрак ночной,
На небе звезд не видно ни одной.
Здесь дети ночи, Бога умертвив,
Напрасно ждали, что придет другой.

Над Западом сгустился мрак ночной,
Здесь всякий занят полной ерундой.
Законы веры знать им не дано,
Здесь брюхо застит окоем собой.

Исчадья тьмы, дорогой тьмы идут,
Их и Муса1 не вызволит из пут.
Айса2, сын Божий, распят ими был,
Лишь крови жаждал их неправый суд.

О дети ночи, под покровом мглы,
Лишь Вельзевулу3 поклонялись вы.
И Библию топтали, и Коран,
Восславив брюхо, что еще могли?

О дети ночи, вы – заре враги,
Ваш Каин4 первый вырос на крови.
Животное, чей идеал лишь плоть,
Как может знать высокий зов любви?!

Так в половодье волн страшит накат,
Так яд в крови рождает в ней распад.
О дети ночи, ваш повержен мир,
Над Западом – раскаты канонад.

В кромешной тьме царит над всеми ночь,
В ней голоса и всхлипы, и не прочь
В ней кто-то засмеяться, зарыдать,
Незримый кто-то там до игр охоч.

Незримый кто-то воет и орет,
Таких, как сам, на шабаш он зовет.
Вот он споткнулся, снова побежал,
Слепой во тьме, как путь он разберет?

В кромешной тьме он ходит, востроглаз,
Беда и кровь нашли тут свой экстаз.
И, задыхаясь от паров таких,
Он ходит в думах тяжких как напасть.

В кромешной тьме и время медлит ход,
Не сдержишь тут и мыслей хоровод.
С незрячих глаз лия потоки слез,
С Востока он теперь пророка ждет.

Был в древности рожден от Солнца гунн,
От гунна – я, как пламя, вечно юн.
Я ликом чист, глазами я раскос,
И, пламенея, жду я свой канун.

О, не грусти, слепец мой, дай мне срок,
Я Солнца сын, верней, его зрачок.
Иду я к вам, пылая, словно весть,
Рожденный гунном солнечный пророк.

Слепец несчастный, ты глаза раскрой,
С Востока я иду к тебе с зарей.
Иду к тебе, я – призванный пророк,
Дождись меня, готовься к «Отходной».

Я – свет с Востока, радостный восход,
Мой голос сотрясает небосвод.
Над миром всем сгустился мрак ночной,
Дам миру свет я, Солнце вновь взойдет.

В кромешной тьме печален плач осин,
В кромешной тьме рыдает ночи сын.
В кромешной тьме – луч солнца золотой,
То я иду, пророк и Палладин.
  
Восток
Восток раскосый, что стоишь?
Ты же гора тут, а не мышь!
 Очнись же, великан!
Пусть стонет вновь земля! Вперед!
На Запад будет твой поход!
 В крови там много стран.

Ах, Запад весь теперь в пыли,
То кровь рекой течет вдали.
 И – громы канонад.
Власть знаний там несет раздор,
Как жив еще он до сих пор,
 Востока дальний брат?

Он морем был, весь в реве волн,
Он рвался к небу, страсти полн.
 Теперь – в останках скал.
Теперь чахоточный, больной,
Он озирает круг земной,
 Найдет ли, что искал?

Исчадья ада, сатаны,
Пусть сдохнут на полях войны,
 Гордыни злой итог.
И на закате его дней,
Став и сильнее, и юней,
 Проснется мой Восток.

Восток раскосый, встрепенись,
Последним будет этот риск
 Пойдем на Запад мы.
В знаменах реющих, крича,
В литавры медные стуча,
 Войдем мы в царство тьмы.

Развеем в прах мы город сов,
Детей же обратим в рабов.
 Нет, так нельзя теперь!
Мы город обратим в цветник,
Детей же их – в детей своих,
 Откроем в милость дверь!

Бедняг заблудших, что с пути
Сошли, не в силах путь найти,
 Наставим мы на путь.
На путь Востока, что широк
Для всех, кто сир и одинок.
 Лишь в нем – и свет, и суть.

Вон в море вдруг возник прибой,
Восток мой поднял рев и вой,
 Мой видит зоркий глаз.
В знаменах реющих, крича,
В литавры медные стуча,
 Возникло войско враз.

Эй, гиблый Запад, что стоишь?
Гора твоя родила мышь,
 Уйди с пути долой!
Иль вот тебе моя рука,
Коль хочешь жить наверняка,
 Последуй впредь за мной!
  
Огонь
Я от Солнца рожден,
Я пылаю как Он,
 Предан Солнцу душой.
Узких глаз моих взор
Искрометен и скор,
 Я любуюсь собой.
 На Земле, одинок,
 Лишь огонь только Бог.

С нежным пламенем слит,
Он, целуя, палит,
 Усмехнется и вон!
Взбудоражив, смутив,
Уберет всех с пути.
 Его имя – Огонь.
 Так зовут и меня,
 Я – поклонник Огня.

Красно небо огнем,
Все бледнеет при нем.
 Жар вдохну я – и бодр.
Божества нет святей,
Я святыне моей
 Капну масла в костер.
 Капну масла, он, чист,
 Гордо выгнется ввысь.

Заклинает он змей,
Он дракона сильней.
 Вон пылает, маня.
Пламенеет огонь,
Быстроглаз я, как он.
 Мы – прямая родня.
 Пламенею и я –
 Огнебога дитя.

Суд над тьмою творя,
Занялася заря,
 Я зарею рожден.
Я и сердцем – в зарю,
Я и верой горю,
 Солнцу лишь мой поклон.

Сын зари и огня,
До последнего дня
 Я со мглою в  вражде.
С гор алтайских до стран
В пиках Альп и Балкан
 Пролетал я везде.
 Пролетал как стрела, –
 Чтобы не было зла.

***
Ее волосы как бы посыпаны пеплом,
Она – еле живая и полуослепла,
 Скоро будет ей сто, коль Аллах ей
    поможет.
И сидит она, четки перебирая,
Не зная, осталось ей сколько до рая,
 Могильную сырость уж чувствуя кожей.
 Это мать моя бедная в старости тяжкой.
Другим мне этого не объяснить,
 Но я не могу ее не любить.

В глазах ее нет занебесного света,
Из уст не услышишь ни слова привета,
 В объятьях нет страсти, зовущей к
    безумствам.
В постели она – не тигрица, не дьявол,
Не умеет дерзить, спокойная нравом,
 Сильна лишь в возиться с посудой
    искусстве,
 Это женка моя, неказистая с виду.
 Другим мне этого не объяснить,
 Но я не могу ее не любить.

Всегда пребывающий в полудремоте,
Всегда в малахае, что скроет зевоту,
 Избравший лишь лень себе вечной
    опорой.
По старым заветам все так же живущий,
С отарой встающий, с отарой бредущий,
 Есть народ мой «алаш», на движенье
    нескорый.
 Другим мне этого не объяснить,
 Но я не могу его не любить.

Миражной завесою вечно покрытый,
В буранах, взвывающих грозно, сердито,
 С зимою как саван и с летом свирепым.
Не имеющий леса, не имеющий рощи,
Не имеющий гор, где вода в речках ропщет,
 А имеющий только лишь мертвые
    степи,
 Это вот Сарырка – моя родина в дреме,
 Другим мне этого не объяснить,
 Но я не могу ее не любить.

Исповедь
Жизнь – море, где ни берега, ни дна.
Лишь усмехнется, шелестя, волна.
А мне уж скоро будет двадцать семь –
Пусть не старик я, знаю жизнь сполна.

Небытие мое прервала мать.
Встречал восходы, провожал закат.
С рождения плыву я против волн,
Пусть и свиреп, и грозен их накат.

С тех пор я встретил столько светлых зорь,
И тьма не раз скрывала весь простор.
Как начал мыслить, с сердцем я борюсь,
Я столько мог бы ей сказать в укор.

Смутьянка-сердце воли не дала,
Застыл и разум, опустив крыла.
Года бегут, их счет неумолим,
Безумная, сожми же удила!

Твоих приказов чуткий есаул,
Я и в огонь бросался, и тонул.
Прошли года, стою как перст один,
За что меня втянуло ты в разгул?

«Стань ветром!» – ты сказало мне, я стал,
Меж «рано», «поздно» я не выбирал.
Как буйный ветер, бился я с огнем,
Пред ним в боязни я не замирал.

«Огнем ты стань!», – так я уже горю,
Могу обжечь дыханием зарю.
Зола иль роза – мне ли их делить,
Я им как равным жар свой подарю.

«Водою стань!» – так я потек, журча,
Змеей стелясь, что в образе ключа.
Завороженных музыкой моей,
Своим особым волшебством леча.

«Ты Солнцем стань!» – как Солнце я смеюсь,
Я выше Солнца по накалу чувств.
Обняться с каждым я душевно рад,
Себя принизить этим не боюсь.

«Стань Месяцем!» – сказало ты. Плыву.
Скорблю по всем, кто не сорвет траву.
Сестра тоски, лью колдовской я свет,
Для всех в печали выгнувших главу.

«Влюбись!» – приказ был. И, к любви горазд,
Я мотыльком сгорал на углях глаз.
И в те лихие, колдовские дни
Из пепла саван мне бывал как раз.

«Рыдай, поэт!» – сказало ты, так что ж?
Я плакал, словно после стольких гроз.
Ручьями крови я рыдал порой,
Когда уже не оставалось слез.

«Оставь родных!» – сказало ты, я тих,
Уж сколько лет скитаюсь без родных.
Пусть было много на пути невзгод,
Отца и близких не искал мой стих.

«Покинь Отчизну!» – я пустился в путь,
Я не был чуждым средь чужих ничуть.
Я постепенно стал для всех своим,
Понять пытаясь их живую суть.

«Беги богатства!» Разве ж я копил?
Свои объятья нищете раскрыл.
«Дерьмо – свинье, собаке – кость дороже!» –
Так говоря, развеял все я в пыль.

«Того, что нет, найди!» Так я нашел.
«Луну достань!» Я на луну взошел.
Все, что просило, я исполнил, сердце.
А что взамен? Все тот же произвол.

Ты обмануло и предало вновь,
Мне через месяц двадцать семь годов.
А там и тридцать, там и сорок, что же,
Перед Отчизной с чем предстать готов?

Мне через месяц будет двадцать семь,
А там и тридцать, там и сорок… Кем
Останусь я в людских воспоминаньях,
Когда уже исчезну насовсем?

Шальное сердце к небу лишь рвалось,
Пред ним был разум – нежеланный гость.
Отрава – юность, так я пил отраву,
Теперь печаль – и дом мой, и погост.

Я с разумом был явно не в ладах,
Теперь меня преследует лишь страх,
Однажды я уйду в сырую землю,
Так чем помянут мой остывший прах?

«Сам ветреный, он ветер лишь любил!
В огонь бросался очертя, дебил!
Безумец сам, он чтил огонь за Бога,
Огонь, не знавший меру чувств и сил!»

Иль скажут, что до времени увял,
К златой луне стремился вечно вдаль.
Как лев, что жаждал до луны допрыгнуть,
Разбился он, оставив нам печаль!

Как Солнце, он был рад всегда всему,
Был Солнцем он и ненавидел тьму.
Был Солнцем он, был на улыбку щедрым,
Так и ушел изогнутым в дугу.

Иль скажут, что певцом был красоты,
Что поверяли все ему мечты.
В дни радости и горя, может, скажут:
«Поэт, ты с нами, необходим нам ты!»

Иль, может быть, ко мне забудут путь,
Забвенью мое имя предадут.
Возможно, и к могиле одинокой
В степи бескрайней люди не придут?..

Страна казахов, о, не обманись,
Я не в ответе за лихие дни.
Пусть суд твой будет праведным, раз судишь,
Я не виновен, сердце ты вини!
Безумно сердце, ему своей рукой
Хотелось солнца диск обнять златой.
Смеясь – целуя и целуя – плача,
Оно, погибнув, обретет покой!
 
***
Твой лик как Солнце, верить ли глазам?
Целуй, от страсти умереть – бальзам.
Как шелк воздушна, ты приди ко мне,
Луну и звезды в украшенья дам.

Туманит разум слов твоих игра,
Мне морем стать бушующим пора.
Твой смех есть россыпь жемчуга, мой свет,
На плоском диске, что из серебра.

Волнуясь, волосы, волнуют сердце мне,
Волнуясь, шлю посланье я волне.
Любимая, вот сердце, вот стихи,
Даря их вместе, я люблю вдвойне!

Возьми стихами вышитый платок,
Мое дитя, ты – сладкий лепесток.
На мед, обычно, мухи все летят,
Платком взмахнув, их вызовешь отток.

Когда придешь, воздушна, словно шелк,
Из света дам на голову венок.
Из слез своих я жемчуг нанижу,
Не смейся, что без слез любить не мог.

Твой лик как Солнце, верить ли глазам?
Целуй, от страсти умереть – бальзам.
Как шелк, воздушна, ты приди ко мне,
Луну и звезды в украшенья дам.
  
На летней дороге
Иду по бескрайней степи, одинок.
Я – черная точка, вокруг лишь песок.
 И нет никого, я – единственный путник.
Ни друга со мною, кто шел бы за мной,
Лишь я и земля, небосвод голубой.
 Готов я заплакать в песках бесприютных.

Июльское солнце гнетет здесь мой дух,
А степь, словно труп, и ни звука вокруг.
 Земля и сама задыхается в зное.
Лишь вьется дорога, змеею стелясь,
Лишь пыль, оседая, здесь грудится в вязь.
 И душно в безветрии, полном покоя.

На небе ни тучки нет, ни облачка,
Багрянцем окрашено небо слегка.
 Вокруг погрузилось все в некую тайну.
Вот кто-то как будто вздохнул, застонал…
Иль демоном вдруг овладела печаль…
 Иль ведьмы гуляют, безудержны крайне?

Там сопки уснули тягучей грядой,
Там озеро светится дивной дугой.
 И сон ее мирный так сладок, покоен.
В воде отражаясь, как в зеркале, весь,
В своей наготе без всяких завес,
 Камыш ветерочка колеблем игрою.

Прибой загудел, всюду только шум волн,
Пошли миражи вдруг с разных сторон –
 То озеро зыбится, город иль туча?
Иль войско в доспехах, блестящих, как лед,
В поход на кого-то державно идет,
 Из копий щетинясь покровом летучим?

Земля исстрадалась в надежде, что дождь
Из тучки, что праздна, польет на «авось».
 Закатное солнце смеется далече.
Цветы обожая – красавиц степных,
Вниманьем своим покоряет он их,
 Целуя с небес, опаляет навечно.

Вокруг только смерть, и ни звука окрест,
Один я в степи всей, один я, как крест.
 Чего же не видно русалок из сказки?
Чего ж не смеются они, хохоча,
Златыми власами меня щекоча,
 Нагие русалочки-голубоглазки?

Чего же они все таятся кругом,
Смеются и шепчутся, ходят молчком,
 И крутят свои вкруг меня хороводы?
Им трудно ли выгнуться гибким бедром,
Прижаться, ласкаяся, всем естеством,
 И дать мне, целуя, пьянеть от свободы?

Лишь вьется дорога змеею стелясь,
Лишь пыль оседая здесь грудится в вязь,
И душно в безветрии, полном предчувствий.
Впадая в беспамятство, пленник тоски,
Слезами тоски орошаю пески.
 Я рад здесь скорей умереть от удушья.
 Перевод Ауэзхана Кодара

1. Муса – библейский Моисей.
2. Иисус.
3. Другое имя Сатаны.
4. По Библии, сын Адама, убивший своего брата Авеля. Это было первое убийство в человеческой истории.