В дни душевного разброда, суемудрия и уныния для нас, пребывающих из-за вселенского разлада в растерянности и шоке, едва ли не единственной отрадой, утешением и верой, надежными вешками в пустыне захлестывающей нас тотальной бездуховности остаются титаны человеческого Духа — Гете, Пушкин, Абай.
По воле Судьбы-насмешницы разбрелись мы, неразумные божьи создания, по независимым, как возомнилось, нишам-квартиркам, кукуем, кудахчем, верещим каждый на свой салтык в национальных закутках, и уже затхлостью и застоем отдает в нашем суверенно-изолированном раю, и только вольный Дух этих великих мужей, как вольный степной ветер, вдохновляет и воодушевляет иногда наши черствеющие души.
Уходят целые пласты времен, сменяются поколения, на карте мира появляются новые границы, исчезают государства, рушатся империи, но неподвластные бесконечным общественным социальным и политическим катаклизмам, гордо и победно манят человечество земные избранники — Гете, Пушкин, Абай, как неистребимо-желанные Свобода, Любовь, Жизнь.
И в этом залог нашего спасения.
И   сознавая   это,  —   все   равно,   разумом  или инстинктивно, — благодарное человечество всеместно отмечает     славные     даты     их     рождения: двухсотпятидесятилетие, двухсотлетие, стопятидесятилетие. Это означает, что шесть-восемь-десять поколений живут на земле, внимая животворящей и мудрой гетевской, пушкинской, абаевской поэзии, и звук их речей услаждает   слух и  облагораживает   сердца и души их далеких потомков от колыбели до рокового часа, и поныне поддерживая в нас пламя любви и добра — нетленный источник вечного и прекрасного в жизни.
Каждый из них — целый мир, который человечество тщится открыть, познать и освоить. И мир каждого из них самодостаточен. И каждый из них это прекрасно знал, сознавал и без ложной скромности о том посчитал нужным оповещать мир.  И вслед за Горацием, древнеримским   поэтом,    еще   до   новой   эры обратившимся к Мельпомене, одной из девяти муз, с гордыми словами «Exegi Monumentum» - «Я памятник воздвиг», один из них, Иоганн Вольфганг фон Гете, написал «Vermachtnis»  («Завет»), утверждая:
«Кто жил, в ничто не обратится!
Повсюду вечность шевелится,
Причастный бытию блажен!
Оно извечно...»
то есть, видя высший смысл бытия в слиянии с мировой душой, с вечностью; а второй, Александр Пушкин, не сомневался в том, что к его нерукотворному памятнику не зарастет народная тропа, что весь он не умрет, а будет «славен, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит»; третий же, Кунанбая сын Абай, призывал потомка постигнуть его суть — «Журегiмнiн, тубіне терен   бойла...»     — «В глубины сердца моего проникни глубоко».
И что поразительно, каждый из них, будучи национальным гением, носителем и выразителем национального языка, духа, идеи и менталитета, смог вырваться из сугубо национальных тенет и воспарить над сферой всечеловеческих идеалов и ценностей. И именно в этом заключается, на мой взгляд, феномен этих поистине избранников Земли.
Я думаю, «колоссально великому немцу» (Фридрих Энгельс) Гете было в этом смысле, может быть, проще и легче: на мощь его универсального таланта работали несколько поколений немцев и вся европейская культура эпохи Классицизма, Просвещения и Ренессанса, которые и «вывели» его на орбиту мировой цивилизации, толкнули его в объятия «Weltliteratur». Труднее было, вероятно, степняку Абаю, физически ограниченному пространством Чингисских гор, но за ним, Абаем, стояли гены неординарных, славных предков, могучий, живописный материнский язык и своеобычная культура номадов, яркий, страстный, чувственный и всегда загадочный Восток, которые в конце концов позволили таланту-самородку, человеку-загадке, вырваться из патриархальных пут и выйти на звездную тропу мирового Духа. Но достичь этих наднациональных высот труднее и сложнее всего было, пожалуй, Александру Пушкину, человеку причудливо смешанных кровей, глубоко русскому по отцовской родословной, полуэфиопу, полунемцу по материнской линии, французу по изначальному воспитанию, но тем не менее вопреки, а может, благодаря этому всеохватно сумевшему выразить уникальное явление, называемое загадочным русским духом.
Меня лично это всегда поражает, как и то, что так называемый русский дух в идеале, в высоком, чистом смысле отнюдь не сугубо, не узко национальное, а нечто всеобъемлющее, всечеловеческое. Не этим ли объясняется властная тяга к великодушной и благотворящей ауре подлинно русской культуры и не в этом ли заключается неотразимая, колдовская магия пушкинского гения? И вообще не это ли именно свойство названных мною титанов делает их близкими и родными всем сущим языкам планеты?
Теперь, когда человечество, перенасыщенное и отравленное злом, зависло, как чудится, над гибельной пропастью, его великие сыны — Гете, Пушкин, Абай — всей своей жизнеутверждающей сутью, гуманистической доминантой, устремленностью к вечности ограничивают, обуздывают Зло в наших душах, и эта их сущность и является тем самым основополагающим «этическим императивом», о чем писал философ Иммануил Кант.
Хочется верить, что у этих горных вершин спасительного Духа и Культуры — Гете, Пушкина, Абая — нет или, точнее, не может, не должно быть врагов, и на огромном пространстве земного шара эти светлые имена, наряду с другими конгениальными светочами цивилизации, и являются теми рассеивающими мрак мощными притягательными лучами, которые еще в состоянии объединять растерявшиеся народы.
Впрочем, один враг у Гете, Пушкина, Абая есть и всегда будет: это невежество и национальное самодовольство, спесь, чванство, что почти одно и то же.
Гете — Пушкин — Абай — вечная категория, бессмертная сущность человека.
Как Свобода. Как Любовь. Как Жизнь.

* * *

Казахское слово «тек» — из разряда высоких понятий. Означает оно «происхождение», «родовитость», («родовые корни», «нравственные истоки», «благородство»). «Тексiз адам» — «человек без тека», «без достойных корней» имеет в казахском языке презрительный, уничижительный оттенок — все равно, что «Иван, не помнящий родства».
Пушкин не желал быть безродным. Он упорно доискивался до своих корней, гордился своим древним дворянским происхождением, над чем, случалось, близкие друзья подсмеивались и подтрунивали.
Но Пушкин понимал: гении на бесплодном такыре не рождаются. Понимал это и тайный советник, министр фон Гете, сын имперского советника города Франкфурта Иоганна Каспара Гете, внук Иоганна  Вольфганга Текстора, шультгейса (главного юриста) Франкфурта и тем самым главы города-республики, официально  считавшегося наместником императора. Уместно напомнить, что предком Гете в десятом колене был замечательный художник XVI века Лукас Кранах Старший (1472—1553), а в каком-то колене, как недавно выяснилось, стыкуются предки Гете и Гегеля, о чем они сами и не ведали.
Вот на каких генах взращен Гете!
О происхождении своем знал и помнил, естественно, и Абай — сын, внук, правнук, потомок сплошь предводителей народа, батыров и влиятельных биев.
Пушкин гордился не только древними русскими корнями, но и тем, что его прадед по матери был арап Петра Великого Абрам (Ибрагим) Ганнибал — сын абиссинского князя («салтана»). Однако о прабабушке — Христине Регине, дочери бравого капитана фон Шеберга, — в своей неоконченной повести поведать не успел. Известно, что генерал Абрам Ганнибал и Христина Регина прожили в браке 45 лет и умерли в один год — в 1781 году. Одного из их сыновей звали Януарий Иосиф или просто Осип — человек ветреный, беззаботный, буйного нрава. Его дочь — Надежда Осиповна — мать великого русского поэта.
Никто не скажет, в какой мере это диковинное сочетание   разнородных   генов   отразилось  на становление редчайшего явления по имени Пушкин, но сбрасывать со счетов этот факт биографии не  стоит.  И,  разумеется, для меня,  этнически поволжского немца, лично Пушкин дорог не потому» что одна из его прабабушек была немкой, однако пройти мимо этого — может, незначительного — факта не могу, ибо меня всегда занимал и занимает феномен рационального, инонационального, интернационального и наднационального в творческом преломлении и проявлении. Из ничего ничего не бывает. Не бывает и ничего случайного. Во всем присутствует своя строгая закономерность. И тайна гения объясняется не только востребованностью обстоятельств и всевластного времени, не только воспитанием и средой, но и причудливым сплетением генов, взрывом родовой или многородовой энергии в одной конкретной личности.
Есть, полагаю, какая-то закономерность и внутренняя духовная связь в том, что на склоне лет обремененный мировой славой Гете вдруг воспылал любовью и страстью к поэзии Востока, в результате чего родился уникальный и во многом загадочный «Западно-Восточный диван», а зрелый Абай испытал вдруг властную тягу к Западу, заявив, что отныне Восток для него обернулся Западом, ну, а Пушкин, как истинный евроазиец,  одинаково интересовался духовной субстанцией обоих материков, прибегая в своем творчестве как к западным, так и восточным мотивам.
В том, что Гете, Пушкин, Абай стали исполинами Духа, взломав национальную скорлупу и достигнув всечеловеческой значимости, явственно доказывая родство поэтических душ, сыграл очевидную роль их «ТЕК»  — родовые корни, благородство, нравственные истоки. Иван, не помнящий родства, и гений — поистине понятия несовместные.

* * *

Велик литературоведческий соблазн максимально сблизить германского и русского поэтических гениев, выставляя духовной предтечей первого и выявляя степень его творческого влияния на второго.
Такие попытки были.

Но надо признать: это как раз то, что немцы называют — «an den Haaren herbeziehen» — насильно притягивать за волосы.
Гете это не нужно. Пушкин в том не нуждается.
Томас Манн назвал Пушкина — Гете Востока. Мы иногда говорим: Абай — казахский Пушкин.
Всякое сравнение хромает. Метафоры придумываются для облегчения нашего ограниченного восприятия.
Ясно, что Пушкин не Гете, а Абай — не Пушкин. Я уже сказал, что каждый из них автономен и самодостаточен. Другое дело, что в высоких сферах Духа — они собратья.
Да, Пушкин имел представление о Гете и говорил о нем в статьях и письмах своих всегда уважительно. Не однажды делал ссылки на «Фауста», «Геца фон Берлихингена», «Вертеран. Говорил: «великий Гете», «наш германский патриарх». Говорил: «...предпочитаю Гете и Шекспира». Писал: «Фауст есть величайшее создание поэтического духа». Создал «Сцены из «Фауста», по-своему транспонируя легенду.
Но о прямом влиянии Гете на Пушкина говорить некорректно. Академик В.М.Жирмунский утверждает, что немецкая поэтическая стихия была чужда Пушкину. В отличие, скажем, от Лермонтова, он и немецким языком владел слабо. И вообще, можно сказать, не ориентировался на немецкую литературу. Особенно в молодые годы он тяготел духовно к французскому Просвещению и к бунтарскому Байрону. Знатоки-пушкинисты приводят строки из черновых набросков «Евгения Онегина»: «Он знал немецкую словесность по книжкам госпожи де Сталь», — и усматривают в них автобиографическую самооценку.
Имя Пушкина было Гете известно. О нем «веймарскому олимпийцу» рассказывали наверняка и ВАЖуковский, и В.К.Кюхельбекер, может, и еще кое-кто из русских путешественников. В пушкинское время Гете был очень популярен в России, и его много и многие переводили на русский язык.
Знал Гете и о «Сценах из Фауста» Пушкина, и существует легенда, что взволнованный и благодарный Гете передал — то ли через Жуковского, то ли через другого русского посетителя — свое перо в дар русскому поэтическому собрату. В иных воспоминаниях упоминается красивый футляр с пером с надписью «Подарок Гете». Уверяют, что видели в кабинете Пушкина. Может, это и не легенда вовсе. Если факт, то красивый и символический.
А вот еще один любопытный факт, характеризующий многогранность интересов Гете. Известно, что в России предполагалось открыть «Азиатскую академию», и с этим проектом в 1811 году товарищ министра народного просвещения России С.С.Уваров обратился и к Гете. И тот заинтересовался этим проектом. А в 1826 году Гете был избран в почетные члены Российской Академии наук.
Не о влиянии Гете на Пушкина следует говорить, а о созвучии духа, поэтическим родстве, сходстве мироощущения двух гениев двух народов.
Это корректно и плодотворно.
 
* * *

В эпопее «Путь Абая» Мухтара Ауэзова читаем «Пушкин и Лермонтов... Оба они прошли свой жизненный путь вдали от степей, где жили его деды, и кончили жизнь в неведомых далях, чуждые и неизвестные казахам. Но за эту зиму оба стали так близки Абаю... Явились из другого мира, изъяснились на другом языке, а отнеслись к нему приветливо, как родные. Двойники его в огорчениях и грусти, они, разгадав его душу, как бы говорили ему: «И ты своими мыслями подобен нам!»
В зрелом возрасте Абай почувствовал неизбывную тягу к творчеству Пушкина. Можно себе представить, как внимательно, вдумчиво он вчитывался в роман «Евгений Онегин», с одной стороны, изучая по нему русское общество, русскую жизнь, язык, душу, культуру народа, который его, степняка, властно манил, с другой, тщательно выбирая из «энциклопедии русской жизни»    такие фрагменты и мотивы, которые в переложении на казахский язык были бы доступны, понятны и действенны в эстетическом, воспитательном смысле для казахской среды конца XIX века. Преследуя эти цели, Абай весьма творчески своеобразно — то точно, то вольно, то следуя оригиналу, то позволяя себе некоторые отклонения, оправданные восприятием степняка, — перевел, переложил, воспроизводил, воссоздал семь отрывков из «Евгения Онегина», из которых такие, как «Письмо Татьяны Онегину» («Амал жок, — кайттым бiлдiрмей...») и «Песня Татьяны» («Тэнiрi коскан жар едiн, сен...»), положенные к тому же Абаем на музыку, стали шедевром казахского поэтического искусства и мгновенно распространились по всей степи, как кровно близкое, национальное творение.
Широко популярна среди казахского народа уже более ста лет и «Ночная песнь странника» («Wanderer’s Nachtlied») Гете, которую Абай блистательно перевел через Лермонтова («Горные вершины») и положил на музыку. Этот напев — «Карангы тунде тау калгып...» — также стал уникальным явлением в культурной жизни казахов. Об этом мною написан очерк-эссе «Созвучие. Ундестiк. Gleichklang», изданный отдельной красочной книжкой.
Параллели поэтических мотивов Гете и Абая, их духовное созвучие, перекличка через века и расстояния тем и мыслей в их творчестве, великое животворительное братство великих личностей стали объектом посильных исследований в моих книгах «Гете и Абай», «Земные избранники».
Все, что только способствует взаимопониманию, сближению, объединению людей и народов, властно влекло к себе и Гете, и Пушкина, и Абая, и именно в этом заключается их непреходящая значимость и именно эта твердыня их бессмертного духа восхищает и манит уже столько веков человечество.
Любимая мысль Томаса Манна: «Любые творческие силы должны служить высокой цели гуманизма, поискам истинной человечности, жизни, достойной Человека».
В служении этой цели Гете,  Пушкин, Абай величественно созвучны.
 Неостановим, стремителен бег Времени. Гете прозорливо увидел:
«Запад, Норд и Юг в крушеньи,
троны, царства в разрушении»
и убеждал:
«В ничто прошедшее не канет,
Грядущее досрочно манит,
И вечностью заполнен миг».
Пушкин неколебимо верил:
«Нет, весь я не умру. Душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит...»
Абай уверял: «Мир — океан, время — веяние ветра, ранние волны — старшие братья, поздние волны — младшие братья. Поколения сменяются чредой...»
Да, поколения сменяются чредой. Но остаются Гете, Пушкин, Абай как вечные духовные наставники и нравственные ориентиры человечества в взбаламученном, бушующем океане бытия.