Дважды Герой Социалистического Труда,

заслуженный пилот СССР Николай Кузнецов.

Штурвал и Курс. Издательство «Атамура»

(«Мудрость отцов»), Алматы, 1996, с. 530.

…У ДОТОШНЫХ британцев (и покамест больше ни у кого в мире) есть наиболее полная энциклопедия боевой и гражданской авиации, а также всесветного воздухоплавания. Не знаю уж почему, но имя она  носит игриво-ласковое: «Jane» — «Джейн». Можно перевести трояко:  как «Девушка», как «Женщина» и, наконец, как «Бабёнка». Однако «Jane» эта даже в усеченном формате стоит немыслимо дорого. На что уж богатой   была  Всесоюзная  библиотека  имени В.И. Ленина – и та не располагала полной подпиской на «Jane».

Зато гарантия достоверности сведений у «Jane» и по сей день исключительная. Тематическая широта охвата её свода совершенно уникальна и заключена во множестве добротно изданных и прекрасно проиллюстрированных голубых томов.

Со временем это феноменальное издание пополняется новыми фактами, и у меня нет никакого сомнения в том, что достойное место среди них вполне может занять недавно вышедшая в свет  книга ветерана Великой Отечественной войны и Пятого Океана семиреченца Байзуллы Акижанова.  В ней  43 невыдуманные новеллы – одна другой достовернее.  103 документальных фотографии. И немало, не менее двухсот(!), магнетически привлекательных действующих лиц – боевых авиаторов Казахстана, преимущественно участников Второй мировой войны.

Называется книга просто: «На крутых виражах судьбы. О друзьях и товарищах». Выход её в свет обеспечил  Издательский Дом «Две столицы» под кураторством Вячеслава Захаровича Титенева, в прошлом авиаштурмана.

Никогда не помышлял  Байзулла Акижанов, строевой пилот советских Военно-Воздушных Сил и ГВФ, о том, что на склоне лет станет истинным историком отечественной авиации, – а ведь стал же!  И всё благодаря только своей 356-страничной мини-«Джейн», которую он – от первой до последней строки – выпестовал   самолично и любовно, без какой-либо посторонней помощи так называемых литературных записчиков – обычно невидимых миру сноровистых «чудодеев» пера, всегда способных за соответствующую мзду сварганить любое сказание на любую тему.

Да, историк, летописец, излагатель и пропагандист  отечественной авиации Акижанов отменный. Можно сказать, энциклопедичный.    Но знания и познания его не сугубо книжные. О каждом авиаторе, событии и факте он ведает не из третьих или вторых рук, а самолично: более 50 лет верой и правдой служил Байзулла Акижанович в штурмовой, военно-транспортной, дальней, морской и гражданской авиации Советского Союза. Вдоль и поперек облетал на стратегических машинах половину земного шара. Успешно освоил за всю свою летную бытность самые сложные типы отечественных самолетов второй половины ХХ столетия, прихватив ещё в свою небесную коллекцию пару североамериканских – Си-47 и «летающую суперкрепость»  Б-29.

Байзулла Акижанов не оканчивал никаких отделений и факультетов журналистики, литературных институтов —  дар слова у него природный. А что, впрочем, этот дар значил бы без лично пережитого? Ничего, ровным счетом. Так вот фронтовых и житейских университетов у фронтовика Акижанова вполне хватило бы на превеликое множество его современников.

Судите сами. Из шестидесяти пилотов выпуска 1944 года 1-й ВАШЛ (военно-авиационной школы) из города Чкалова (ныне опять Оренбурга) с Большой  Войны вернулись только  трое: Щукарев, Максименко и он – Акижанов.

Остальных навечно приняла земля Восточной Европы.

Лётная же статистика  других лет Войны ещё ужасней.

Война перемолола в своих жутких жерновах (вдумайтесь!) более 137 тысяч советских авиационных экипажей.

Нацисты на Восточном фронте потеряли около 77 тысяч экипажей.

Откуда эти цифры задолго до британской «Джейн» и советских исторических журналов времен Хрущевской оттепели знал Акижанов?

От Главного маршала авиации Александра Александровича Новикова. Теперь уже любой приличный историк знает: без Новикова вся летопись Второй мировой войны столь же невозможна, как немыслима, скажем, история российской армии и флота  без разнополярных величин Румянцева, Павла Первого, Суворова, Ушакова,  Нахимова, Брусилова, Колчака, Фрунзе-Михайлова, Деникина, Тухачевского…

С появлением  глубоко компетентного и бескомпромиссного Новикова  на постах Командующего  ВВС Красной Армии (с 11 апреля 1942 года) и заместителя Сталина по Наркомату обороны СССР  по несколько запоздавшей, но неуклончивой рекомендации Жданова, Берии и Жукова наша немыслимо трудная война в воздухе постепенно, однако уверенно и гораздо раньше, чем на земле и море, повернула на Победу.

Внезапные, но толковые реформы Новикова (от роду тогда ему было чуть более сорока) начисто вышибли из  советских ВВС дух паники, растерянности (и разгильдяйства), уверенно возродили гибельную для врага тактику и стратегию, лишили сна главаря  Люфтваффе рейхсмаршала Геринга (авиаспеца не дутого: в Первую мировую войну лично угробившего 60 русских аэропланов). Начальник же его авиационного штаба генерал Ешоннек,  прозорливо взвесив на Восточном фронте все шансы германских ВВС,  предпочел застрелиться.

А  летом 1945 года  авиация Новикова за 25 дней и ночей на Дальнем Востоке   в пух и прах разнесла авиацию желтого микадо.

Но Сталин   после двойной Победы (над Германией и над  Японией) своеобразно отблагодарил Главкома ВВС и самых близких его коллег: запятил в 1946 году  под следствие за фронтовые  просчеты, чаще всего мнимые, но – реже всего – и вполне реальные. Одним из серьезных пунктов обвинения Новикову был прием им и его людьми  в боевой строй ВВС пяти тысяч явно не пригодных к тяжким воздушным схваткам истребителей – даже опытные летчики на них гробились сотнями, а что говорить о молодых: не в учебный, а в самый настоящий гибельный бой они вступали всего лишь после 17-ти (семнадцати!) часов налету, тогда как гитлеровацы после двухсот, а британцы с американцами – и того более.

Берия (уже не хозяин НКВД),  выше крыши  занятый созданием советской атомной бомбы, сочувствуя Новикову, дальновидно уклонился от его следственного дела. Обвинения наворачивал и компоновал ярый ненавистник Лаврентия Павловича, тогдашний козырной туз МГБ СССР Абакумов, а вместе с ним и другой виртуоз с Лубянки – Лихачев.

Сильно  струхнул главный Кузнец Победы Маршал  Жуков, а вместе с ним три достопочтенных Маршала авиации –  Руденко, Вершинин и Судец. Под смертельным вольтажем тогдашних трёх «У» (угодить, угодить — уцелеть) старательно и усердно намешали всякого на своего же собрата. Лихачев с Абакумовым ликовали.

Об этом я уже писал в своей саге о Новикове и Акижанове.  См.: Надежда никогда не умирает. Из цикла  «Горькое небо Войны».— «Нива»,  № 5,  Астана, 2001, с. 93-119.

Поэтому скажу вкратце о чём ещё не писал:   Новикову после приговора Военной коллегии Верховного Суда СССР  достался  КарЛАГ, охорошенный еще с 1934 года по советам и рекомендациям Кирова, побывавшего в Казахстане незадолго до своей гибели.

Да-да,  были там, в КарЛАГе,  и своя   художественная самодеятельность,   и свой профессиональный театр плюс различные секции по интересам, включая изостудию. Но вот  рисовать, петь, плясать ничуть не поманывало.

«Полным курсом Сталинской Академии», — окрестил всю эту издевательскую эпопею разжалованный и донельзя опозоренный уже экс-Главком ВВС, зачисленный в лагерный штат по графе сангига (санитарной гигиены).

       Однако, охорашивая карлаговские сортиры,  ни достоинства, ни мужества не терял. Других  приободрял, как мог.

А  мог и там немало.

И вдруг в феврале 1952 года (вот тут не обошлось без Лаврентия Павловича) благая весть:  отныне Вы, Александр Александрович, не гражданин заключенный, а опять  товарищ Новиков и  — полностью, на все 360°, свободны.  

Николай Алексеевич Кузнецов, дважды кавалер Золотой Звезды, умелый – при Кунаеве! – устроитель всего громадного казахстанского авиахозяйства,  рассказывал мне (а потом писал в своей, считаю, уникальной   книге «Штурвал и Курс»), как в Алма-Ате, в здании Казахского Управления гражданской авиации, на улице 8-го Марта,  вчерашнего зэка Новикова переодевали в новенькую форму цивильного пилота, чтобы он спокойно в ней мог долететь до Москвы.

См.: Николай Кузнецов.  Штурвал и Курс. — «Атамура»  («Мудрость отцов»), Алматы. 1996. С. 318-319.

А там после странной кончины Вождя все развернулось стремительно. Блиц-встречи в Кремле. Рукопожатия. Даже объятия. Смущенные улыбки. Извинения. Объяснения. Выяснения. Ободрения. Пожелания. Обещания.

Маленков: «Жалоб нет? Ну и чудесно. Сами понимаете, промашка вышла. Лес рубят – щепки летят…»

Молотов: «Потребуйте, чтобы Вам не выписывали новый партийный билет, а вернули прежний. Есть у Вас такое право. Используйте его».

Ворошилов: «Вот видишь, как трудно  быть Маршалом. А Главным Маршалом – и подавно!»

Берия: «Не таите зла.  Кто старое памянет, тому, сами понимаете, глаз вон… Но – кто забудет, тому – оба…»

Микоян: «Да-а. Теперь Казахстан помнить долго будешь».

Хрущев: «Со здоровьем как? Терпимо? Вот-вот! Здоровье – всему голова. Летать не разучился? То-то, дорогой мой! Ну, держись молодцом!»

Жалоб не было. Понимал. Потребовал. Использовал. Летать не разучился. Зла не таил. Казахстан помнил. Сам же – держался молодцом.

Что это было? Их  благородство? Искупление их  греха?

Отчасти – да.

Но главное заключалось в другом. И Новиков понимал это прекрасно: он нужен был им  и Системе. А они и Она – ему. 

Хорошо обо всём этом знал и сам Байзулла Акижанович.

Освободив Новикова из-под стражи,  небожители Кремля  вернули ему (кроме здоровья) всё – награды и звания, верховное  депутатство тоже.

Поставили Главкомом Дальней (Стратегической) Авиации.

В качестве личного пилота Новикова в тревожные годы Холодной Войны (способной запросто обратиться  в Горячую) Акижанов налетал  со своим безустальным  шефом (иногда ещё с Маршалом Тимошенко) многие сотни часов и десятки тысяч километров.

Вполне хватило бы не раз до Луны и обратно: ежечасно заботясь о крепости обороны СССР и всего мирового соцлагеря, по уплотненному графику навещали все центры и окраины  Советского Союза, где базировались  сверхмощные бомбардировщики, а также Польшу, Германию, Румынию, Венгрию, Австрию.

Залетали  даже в  Женеву. Вместе с Молотовым. На архиважные переговоры с позавчерашними союзниками по антигитлеровской коалиции. Те уже давно составили сверхсекретный план «Дропшот» («Убить наповал»). Так заокеанские  архитекторы термоядерной смерти нарекли  реальный проект полного атомного уничтожения СССР. Но и в Союзе тогда тоже ворон не считали.

Слава Аллаху – пронесло!

Не удалось той хищной и коварной стороне охиросимить Союз.

Но и у нашей «империи зла» тоже благоразумия хватило.

Однако каких нечеловеческих сил (не о безмерных финансовых тратах речь!) это стоило, Акижанов чётко знает и помнит вот уже более полувека.

Но всегда ли помним  об этом мы? 

…СВОЙ выбор на Акижанове Новиков, человек государственного ума и державных действий, остановил неспроста.

Статный молодой фронтовик, эрудированный и лётно-безупречный,  импонировал ему буквально всем и во всём. Вот именно о таких и в мою краткую, но поучительную небесную бытность справедливо говаривали: пилот милостью Божьей.

Личный пилот Новикова, штурмовик Акижанов сполна познал огненный ад Опеленьской, Берлинской, Пражской операций. 24 апреля 1945 года в составе восьмерки Ил-2-х (на сленге германцев «шварцер тодт» – «черная смерть»)  прицельно бомбил военные объекты главной цитадели нацизма. 8 мая 1945 года вылетал под  Прагу громить окруженные группировки генерал-фельдмаршала Фердинанда  Шёрнера (1892-1973), напо-следок назначенного Гитлером главнокомандующим всеми сухопутными войсками Вермахта.

Там же (и это уже не только фронтовой узункулак, а неопровержимая правда истории) действовал экс-любимец Сталина, герой обороны Киева и Москвы, 44-летний генерал-оборотень Власов. Он опомнился и мощной силой полнокровной дивизии бывшего полковника Красной Армии  Буняченко мгновенно занял  Пражский аэродром, стремительно выбил гитлеровцев на сопредельных участках, экстренно уведомил Маршала Конева о своей  готовности взять  Прагу, сражаться до последнего  в пользу Кремля.

Но вечный соперник Жукова,  Конев отмолчался. Боевым взаимодействиям с т.н. Русской Освободительной Армией (РОА) славный Маршал предпочел сжечь с 6 по 11 мая 1945 года в дьявольском огне  наземной Пражской операции ещё не одну сотню своих (а вкупе с ними союзнических — польских, румынских и чешских) танков вместе с их экипажами, обратить в пепел ещё не одну тысячу солдатских и офицерских жизней.

…А ПЕРЕД вылетами на Прагу довелось Акижанову вместе с однополчанами побывать в Берлине 4 мая 1945 года и оставить свои автографы на одной из колонн Рейхстага, густо испещренной следами пуль и осколков.

Там к молодым  пилотам подошел пожилой солдат с котелком в руках.

«Товарищи командиры! Сынки, сталинские соколы! Прошу вспомнить и выпить за моего младшего брата Федора. Он тоже летчик. Ещё с Финской войны  имел орден боевого Красного Знамени. А погиб в сорок третьем под Курском…», — сказал солдат и протянул котелок с вином.

Слово Акижанову:

«Мы сняли пилотки и молча отпили по нескольку глотков. Солдат обнимал каждого из нас и плакал. Это были слёзы скорби  и радости. Мне до сих пор снится этот человек».

…ПОСЛЕ войны довелось послужить в Чехословакии и Венгрии, нередко бывать в Румынии и Югославии. Задания  были не из примитивных. Однако справлялся с ними, как говорится, на ять с присыпкой. Между прочим, начальство удивлялось той лёгкости, с какой Акижанов читал все местные тексты. А ларчик просто открывался: до войны и казахский алфавит  был на латинице.

Тем временем не дремали и вездесущие особисты.

И вот, уже в Союзе,  Акижанова отстранили от традиционного  участия в престижных авиационных парадах в Тушино и над Красной площадью в Москве, проводимых 1 Мая, 7 Ноября и в День авиации — 18 августа. Не допустили – как брата «врага народа», пусть даже и отбывшего наказание по пресловутой статье 58-й. А далее не в шутку нависла угроза отчисления из ВВС – с волчьим билетом.

Но мир, особенно военно-авиационный, не без добрых и справедливых людей. Сначала за Акижанова вступился его бывший лётный наставник  подполковник Нестеров (великая в мировой авиации  фамилия!), а затем и сам командующий ВВС Московского военного округа Василий Иосифович  Сталин.

«Спасибо за службу, товарищ старший лейтенант. Своих в обиду не даю», — сказал командующий.

«Когда он повернулся к окну, я поразился сходству с изображением его отца на аверсе нашей победной медали», — вспоминал Байзулла Акижанович.

 … В ДРУГОЙ раз он памятливо  поведал о необычайной судьбе поручика Войска Польского, в прошлом беспризорника с близалматинского урочища Медеу Алмабека Жумабекова, о героической летчице, штурмане ночного бомбардировщика Хиуаз (Кате) Доспановой, о гвардии полковнике Хасане Ибатулине, во-гнавшего в землю 15  асов Люфтваффе, о ночном пилоте Кажтае Шалабаеве, стоически  защищавшем Ленинград на скромном небронированном самолете, купленном на небогатые, но от всей души пожертвованные  деньги  знаменитым народным батыром Кажимуканом.

Не забыл рассказать Байзулла Акижанович о своем однополчанине, карагандинце Нуркене Абдирове, который вместе с  бортстрелком Сашей Комиссаровым в донских степях  повторил подвиг Николая Гастелло, и про кокчетавца Михаила Янко, совершившего  с воздушным стрелком Иваном Бабкиным такой же подвиг, но уже на Дальнем Востоке, в тихоокеанском порту Расин, за три недели по последнего выстрела Второй мировой войны, когда всем воевавшим так хотелось дожить до великой и окончательной Победы.

Творцу первого в истории авиации ночного высотного тарана Герою Советского Союза, генерал-полковнику Алексею Николаевичу Катричу, легендарному летчику-испытателю, дважды Герою Советского Союза Амет-Хану Султану, мужественным защитникам Заполярья, Балтики  и Черноморья, морским летчикам  Григорию Стальевичу Джулаеву, Леониду Георгиевичу Белоусову и Герману Григорьевичу  Ломакину, фронтовым побратимам французских пилотов авиаполка «Нормандия—Неман» Умуртаю Тусупбаеву и Василию Леонтьевичу Жовти (Жовтовому), почетному члену Союза воздухоплавателей СССР, военному аэронавту (ещё с Финской!) Саиду Демиубаевичу Жилкишеву, отважному  участнику множества боевых операций на  войнах с Германией и Японией, бывшему командиру авиаотряда Салыку Жумабаевичу Ахметову  (в начале 50-х у него в отряде вторым пилотом на Ил-12-м летал Николай Алексеевич Кузнецов),  лётчику с пикирующего бомбардировщика Ивану Антиповичу  Куртову, ставшему квалифицированным юристом, кандидатом наук, профессором истории, доцентом (и т. д. и т. п.), всегда было интересно встречаться с Байзуллой Акижановичем.

Ибо кровно близких для них общих тем был поистине необъятный  Океан.  Причем, конечно же, Пятый, воспетый сонмом поэтов, бардов, философов, художников, сказителей, ашугов, акынов и др. всех времен и народов.

Но вот беда лютая – невосполнимо редеют ряды ветеранов этого Океана, и с каждым из них бесследно растворяются, как предночной туман,  в Небытии такие мощные нравственные ценности, коими надёжно укрепить можно духовную стойкость не одного поколения.

Вот почему все, кто ещё в строю Жизни, непременно и обязательно каждый раз 18 августа – в День авиации! – зовут к себе молодёжь и собираются вместе, в парадной форме и при боевых наградах у Вечного Огня гранитного  Мемориала Славы в алматин-ском Парке 28-ми гвардейцев-панфиловцев.

И вовсе  не для того, чтобы горестно посетовать на стремительно  убывающие лета, а для того, чтобы еще раз пристально всмотреться друг в друга, порадоваться достойной смене и снова ощутить молодой прилив душевных сил: да, годы-годами, но, право,  есть и ещё долго-предолго будет  порох в пороховницах!

Какая бы погода ни стояла на дворе.

…А ЕЩЁ был сказ Акижанова о том, как в дымный и жаркий день Сталинградской битвы над аэродромом, где базировался 38-й бомбардировочный полк, вражеский самолет сбросил листовки и стремительно, со снижением, дал дёру на Запад. Геббельсовские  листовки оказались на казахском языке. В ответ  бывший воспитанник Алма-Атинского детдома, лучший летчик полка   Байтурсын Есеркепов  обратился к командованию разрешить сформировать боевой казахский экипаж.

Здравую и патриотичную идею тут же одобрили.

Так появился пикирующий бомбардировщик Пе-2 с крупной надписью на фюзеляже «За Советский Казахстан».

Есеркепов стал командиром экипажа, Кадес Имашев – штурманом, Тулебай Таджиев – стрелком-радистом.

Воевал казахский экипаж напористо и эффективно.

Одних только вражеских самолетов всевозможных мастей и конструкций в воздухе и на земле он уничтожил – 29!

В поднебесных схватках противники неизбежно и яростно видят один другого в упор. Тем «бриллиантовым мальчикам» Геринга, которым посчастливилось уцелеть после встреч с Пе-2 капитана Есеркепова и его эскадрильей, потом  до гроба мерещились смуглые лица советского командира, его штурмана и стрелка-радиста.

И наземный счёт у пикирующего бомбардировщика «За Советский Казахстан» не мал.

Ну а что, сам экипаж Пе-2 был заговорен и неуязвим?

Да нет же. Не был. Четырежды  снимали с неба  Байтурсына  Есеркепова германские истребители и меткие вражеские зенитчики.  Но его с Кадесом  Имашевым фронтовая судьба сохранила. А   Тулебая Таджиева – не уберегла. Он был  смертельно ранен в небе близ Кенигсберга и до своего аэродрома живым не долетел. Хоронил Таджиева весь авиаполк. Был солнечный апрель 1945 года.  Сколько тогда оставалось до Победы?         

ВСЁ-ВСЁ, даже самое, казалось бы, немыслимое и парадоксальное, несогласуемое ни с какими нашими прежними моральными и уставными  канонами, даже с самой Присягой, случалось перед войной, на войне и после неё. Строгая Родина, дорогая наша мать-мачеха, умела жестоко карать своих радивых и нерадивых сыновей-дочерей.

Но и прощать она тоже умела многих и многое.