Казахстанца  Сергея Ивановича Вандышева, который был за командира авиаполка (а Байзулла Акижанов —за начальника штаба) арестовали в ночь с 11 на 12 мая 1947 года, уже после самого ответственного праздничного воздушного парада  над Красной площадью в Москве в честь 30-летия Великого Октября.

Суть дела оказалась более чем сложной.

В войну Вандышев совершил свыше 150 боевых вылетов. Ещё и каких результативных! С упоением и без осечек громил он снайперски:  вражеские повозки, автомашины, тягачи, танки, железнодорожные составы с живой силой и техникой, узлы связи,  бензосклады...  Практически ни одной зря траченной бомбы, пушечного снаряда, пулеметной ленты.

Был удостоен ордена Александра Невского, двух орденов Красного Знамени, ордена Отечественной войны 1-й степени. Представлен к званию Героя Советского Союза. Однако под финал 1944 года угораздило же, будучи сбитым,  не сгореть, а прямиком  попасть в плен.

Поначалу бросили его (в буквальном смысле) в мерзкую яму. При всех наградах (по приказу Геринга их у захваченных  советских пилотов  не отбирали).

Истязал ли его кто там?

Душой покривил, если бы сказал: да.

Потом обихаживали всячески.

И не только его одного. Но  уже в Лодзинском лагере наотрез отказался идти против своих. Однако (что было, то было) согласился участвовать в  нескольких налётах на   Туманный Альбион.  Наивно оправдывал себя: «Британцы –союзники, но они же империалисты, буржуи! А сам Черчилль – злейший враг  Совет-ской власти».

Начальствовал над ВВС   Русской Освободительной Армии  генерал Мальцев. Виктор Иванович. В Красной Армии – полковник. Пятидесяти лет.  Весьма обстоятельный человек. И противосталинист убежденный. Свою войну с Кремлевским Люцифером предательством не считал. Как не считал и сам командующий РОА, повторяю, бывший сталинский любимец, толковый личный военный советник генералиссимуса Чан Кайши, признанный  герой обороны Киева и Москвы генерал Андрей Андреевич Власов…  

Потом советская Фемида разобралась.

Она обеспечила (молодому большевику) Вандышеву шесть лет отсидки, а обстоятельного борца за счастливую  (без большевиков) свободу русского народа Мальцева по её же непреклонной воле вздернули в старательно намыленной крепкой петле.

В один день и час  рядом с генералом Власовым.

В Москве.

Душным летом 1946 года.

После ГУЛАГа Вандышев ещё долго верой и правдой служил своей (нашей) авиации. Всего себя ей и лётной молодёжи отдавал – без остатка. А отдавать было чего: опыт громадный, причем, какой угодно по своему окрасу, колеру и содержанию.

К слову говоря, это никто иной, а Вандышев в канун 1943 года (но, разумеется, еще до плена) после освобождения станицы Боковской на Тихом Дону от немцев и румын  вместе со своими однополчанами Сергеем Родинкой (впоследствии Героем Советского Союза) и пилотом-орденоносцем Вольфом Фишманом (увы, погиб отважный советский немец в 1943-м) по заданию командования оперативно и  детально обследовал место наземного тарана, совершенно экипажем Нуркена Абдирова.

Громкое слово экипаж, но в экипаже штурмовика   было всего лишь двое: он – Нуркен Абдиров, и его борт-стрелок Саша Комиссаров.

Когда при сокрушительной штурмовке вражеских целей Ил-2 подбили зенитки с земли и стало ясно, что до передовой не дотянуть, они точно направили свою горящую машину Ил-2 в огромное скопление вражеских танков возле многотонного топливозаправщика.

Абдиров успел передать по радио:

«Лучше смерть, чем плен! Прощайте, ребята! Не поминайте лихом!»

У Абдирова это был всего лишь семнадцатый боевой вылет. Но он стал для него и Комиссарова бессмертным еще и потому, что Вандышев, Родинка и Фишман, а также командир 808-го штурмового авиаполка капитан Красночубенко своевременно зафиксировали (фотоспособом тоже) громадный урон, нанесенный  врагу наземным тараном и вовремя предо-ставили точные материалы командованию. А тогда без веских и неопровержимых конкретных доказательств ни на какие награды ходатайства не принимались.  

Вообще же Нуркен Абдиров мог и должен был бы стать дважды Героем Советского Союза – в первый раз наградной материал на сержанта Абдирова для представления его к присвоению звания Героя оформлялся, когда он был жив-здоров. Но потом один его подвиг наложился на другой, тот на третий  и четвертый– и вот, наконец, его и   Саши Комиссарова бессмертный наземный таран 19 декабря 1942 года – один из семиста «поцелуев Сталина».

Так бриллиантовые мальчики Германа Геринга назвали советские тараны. А свои тараны и японские они никак не называли. И это густопсовая патриотическая ложь, когда мы с понятной гордостью и спесью говорим, что у гитлеровцев не было таранов. Да, таран как осмысленный прием воздушного боя для них был редок. Но всё-таки был! Чаще они стали прибегать к наземным поцелуям уже на поледнем этапе войны. Конечно же, от горького отчаяния и полной безысходности…

Через 32 года  Акижанов свиделся с Вандышевым  на встрече ветеранов дивизии. В 1978-м. Есть примечательный фотоснимок. На нем Вандышев (при лётно-офицерской  парадной форме, а та у нас всегда была изящнее любой другой) лицом и статью очень похож на вольнолюбивого поэта и военного мемуариста  Дениса Давыдова, героя Отечественной войны 1812 года (к слову, генерал-лейтенанта),   с известного портрета работы Ореста Кипренского (Белинский о Давыдове: «… истинно русская душа – широкая, могучая, раскидистая »).  Сходство удивительное; оно поразило меня.

А ещё спустя 18 лет Сергею Ивановичу Вандышеву  (в 1996-м) присвоили звание Героя России.

И вот роковой  финал.

Когда ему сообщили об Указе, он крепко схватился правой рукой за грудь, глубоко вздохнул, только и  успел спросить изумленно:

«Серьезно?»

«Да, —  сказали ему. –   Серьезно!»

И тут Вандышев упал замертво.

От разрыва сердца.

Похоронили Вандышева в городе Улан-Удэ.

 …Невеселыми, трагичными сюжетами наша и мировая  авиация переполнена предельно. Однако ни-кто из её верноподданных не захотел бы (даже чудом верни его с того света) иного пути, чем тот, который выпал ему на этом свете, будь такой путь трижды горек. Таково уж свойство их крылатых сердец,  чутких и стойких, но отнюдь не стальных и не железных  – что у Нестерова, Уточкина, Крутеня, Чкалова с Головановым, Кожедубом, Покрышкиным, Бегельдиновым и Луганским, что у Экзюпери с Пьером Пуйядом и Марселем Альбером.

Да и у многажды клятых супротивников наших (давно пора бы знать об этом)  качественный оптимизм, твердая вера в  друга, но прежде всего в самого себя  тоже были всегда  в цене. Убедительное подтверждение тому боевой счёт на Восточном фронте у Рудольфа Мюллера (94 воздушные победы), Эмиля Ланга (148), Вальтера Шука (198), Гюнтера Ралля (272), Эриха Хартманна (352).

Однако вот что надо непременно учитывать: «воздушная победа» на лексиконе Люфтваффе не  означала фактически «сбитый самолет», ибо в актив германскому (финскому, итальянскому, румынскому, венгерскому, чешскому) пилоту засчитывалось зафиксированное его кинофотопулеметом  поражение совет-ского самолета и его выход из воздушной схватки, который вполне мог и не заканчиваться  гибелью этого самолета.

…Как-то спрашиваю у Акижанова:

«А кто  из казахов был первым летчиком?»

«Как кто? Жолдасбек Нурумов. Это подтверждено в День авиации 18 августа 1936 года газетой казахстанских авиаторов «Пропеллер». В 1940 году Нурумов стал единственным среди пилотов Казахстана, налетавшим 300000 километров. А в Великую Отечественную  сражался умно и отважно. Командиром экипажа. Выручал Вторую Ударную Армию, попавшую в окружение. После войны образцово работал в Семиречье и Южном Казахстане», — без какой-либо заминки (запинки) отвечает Акижанов.

Отличный семьянин, доступный и открытый человек, Акижанов при своих, скажем так, немалых годах,  ни на сутки не  отступает от той совершенно бескопеечной, канительной, но всегда высокоблагородной работы, которая в сравнительно недавнем  прошлом именовалась общественной. Милая его жена Антонина Николаевна тоже подчас  помогает в этом. Да и дети с внуками не в стороне.  Особенно сын Тимур.

Не только в  южной столице, а и в самой  широкой округе хорошо знают, высоко ценят Акижанова. И, право, есть за что. 

Взять искони лётный Бурундай (теперь Боролдай).

Кто здесь более 15 лет (с 1973 по 1989 год) был единодушно избранным и самым уважаемым  председателем объединенного комитета профсоюза Бурундайского объединенного авиаотряда?

Акижанов.

Это его юридическая и моральная поддержка многих (и не только авиаторов) научила хорошо знать и отстаивать  свои законные  права, но и про обязанности не забывать.

А кто сразу же после обретения республикой независимости создал Совет  ветеранов войны и труда авиапредприятий гражданской авиации Казахстана?

Акижанов.

Он же  немало усилий положил, чтобы организовать Музей боевой и трудовой славы Бурундайского авиапредприятия.   И еще аналогичный Музей создал — при  средней школе № 16. Активно посодействовал пополнению уникальными раритетами Республиканскому Музею, Музеям Сил Воздушной обороны Казахстана, Военно-исторического музея Алматы, Истории Алматы, а также Музеям: Второй Воздушной Армии в Курске и Запорожье; Дальней Авиации в Рязани и т.д.  Участвовал в сооружении мемориала на родине своего однополчанина Героя Советского Союза Нуркена Абдирова.

В Алматинском аэропорту при клубе «Молодые крылья» подготовил свыше 20 юных парашютистов. Поначалу далеко не все «предки» старшеклассников из средней школы № 44 были в восторге от  замысла Б.А. Один здоровенный папашка заявился, дабы лично выразить своё «фу» и даже аргументировать  непреклонный отказ, так сказать, в дуэльном порядке. Горяч и силён был малый, в родительском гневе готов на всё непотребное. Но узрев пред собой отнюдь не согбенного старца,  но коренастого и плотного, очень спортивного вида джигита (смолоду Б.А. не расставался ни с гантелями и гирею, ни с турником, ни с футболом), быстренько ретировался и потом всё-таки позволил своей отважной дочуре восторженно испытать, что же такое в натуре прыжок с настоящим парашютом. 

С немалой самоироничностью Б.А. рассказывал мне, как прокатывал тет-а-тет на лексических вороных неисправимо дуболомных и зажравшихся номенклатурщиков вроде классического партвельможи Третьякова и надменного высокочиновного князя ГВФ Седляревича  (газетчиком знавал и я этих законченных салтыков-щедринских типов).

Карие глаза  у Акижанова пристальные, улыбчивые, а голос  ясный, с едва приметной хрипотцой. Такая обычно появляется у пилота после   затяжных  полётов на стратосферных высотах — чистый кислород маски слегка, но на всю жизнь обжигает голосовые связки.

Рассказывал Акижанов и о том, как вступал в прямую   переписку с Маршалом Ворошиловым (в 1940 году) и нашим дорогим Никитой Сергеевичем Хрущевым — в достославные  годы его бурного правления. Люди постарше хорошо помнят: в своих бесконечных перетрясках эти годы нередко напоминали режим огромного дурдома. Особенно  наотмашь бил Хрущев  по кадровым офицерам, десятками и сотнями тысяч выбрасывая их (ради мира на земле!) за борт, в безработные, с выходным пособием, на которое и собаку не прокормишь.

Сколько месяцев мыкался  классный лётчик Акижанов со своей семьей – ни кола, ни двора, и деньги (великие ли!) на исходе. Отовсюду гонят или в шею — как Седляревич с Третьяковым; последний его даже готов был из партии помести. Или же  очень понятливо намекают на «барашка в бумажке» (взятку), вежливо кормят «затраками»: мест пока нет, но  заходите завтра, послезавтра, мол, непременно столкуемся, свои же люди. И самое-то страшное в этом светлом  «завтра»: там до тебя фактически  никому  нет дела. Хотя  на каждом официальном  углу и перекрестке  громко талдычат: «Всё для человека и его блага!»

Однако ни в какой, казалось бы, даже самой безнадежной ситуации, никогда не опускал рук и воли Акижанов. Так было, когда, сняв погоны, оканчивал вечернюю школу. Так было, когда успешно завершал учёбу в Алматинском институте народного хозяйства по специальности – экономист планирования промышленности. Так было, когда, несмотря ни на что, прилагал все свои силы, чтобы опять вернуться в родную авиацию.

И ведь вернулся же!

И не всё оказалось столь  уж мрачно, как при нашем дорогом Никите Сергеевиче. И по-новой верные друзья-товарищи возникли, да и старые никуда не поисчезали.

Вот она, такая, эта нашенская Жизнь, будто мор-ская тельняшка, вся в полосочку. А настоящих тельняшек, выделанных из чистого льна (белорусского!) износил Акижанов немало, пока на КТОФ – Краснознаменном Тихоокеанском флоте в составе знаменитого  169-го гвардейского Рославльского минно-торпедного авиаполка обучал его лётчиков  умелому применению крылатых ракет по морским и наземным целям… 

Всё, что связано с Большой Войной, священной памятью о ней и наступившим миром, который и миром-то никак не назовёшь (Китай, Корея, Вьетнам, Ангола, Афган, Хорватия, Ирак  и т.д.– вот далеко не все прозванья этому «миру»), никогда, как  говорится, от рассвета и до заката, не даёт покою справедливой и прямой душе Акижанова. Честное слово, не раз  пристально возвращаясь в мыслях  о нём, думал: да был бы он, наш дорогой Байзулла Акижанович, давным-давно, уже с 1944 года,  единожды, дважды, а то и трижды Героем, если бы не эта его святая прямота, честное неумение уживаться с любыми видами-подвидами несправедливости,  лжи и неправды… 

И тогда не столь уж и давний  снимок  припоминался: светлый май 1995-го, полвека самой Великой из Побед, Президент Казахстана вручает славному  ветерану войны и труда, кавалеру 20-ти государственных наград  Акижанову орден «Курмет».

Ну а Курмет, дело известное – на славянском означает – Почёт.

Всамделишный. Без кавычек. 

…ВОТ так  и закреплялось моё, теперь уже давнее дружество с главой ветеранской  Комиссии по увековечению памяти защитников Родины, гвардии полковником авиации Байзуллой Акижановичем Акижановым, человеком множества позитивных достоинств, а потом, раз за разом,  постепенно обнаруживалось, что общих знакомых у нас в этом лучшем из миров не так уж и мало.

И суммируя всё это, однажды осторожно, однако настойчиво предлагаю:

«Байзулла Акижанович! Пожалуйста, подумайте о книге. И, не покладая пера, карандаша или чего ещё там – компьютера, что ли  – дей-ствуй-те! В день хотя бы по страничке-другой-третьей».

«Но я же не литератор!» — внимательно выслушав, возражает с упорной усмешкой.

«Тем лучше. У Вас монблан документов. У Вас столько писем. Уйма публикаций! Все лётные книжки целы! А память дай Бог каждому.  Так излагайте же, как оно лежит на душе. Пишите о том, что было. И не пишите о том, чего не было. Лучшего  рецепта не найдете…»

Подумав, согласился Б.А. и вечерами засел за рабочий стол.

И вот его ладная книга Памяти и Жизни. 

Строг и точен язык психологически заряженных новелл этой мини-«Джейн». Он не только доходчив, но и по-своему афористичен. Не скрою, мне  любо читать, например, такое, сугубо авторское: «Я никогда не юлил в жизни, всегда воспринимал свою службу как долг и творчество»; «Вечность не дана ни человеку, ни самолету»; «Во всём, Коля, должна быть воля»; «В караул – через день на ремень»; «В полёте смотри в оба, а зри – в три». Ну и так далее; не буду же я цитировать  все 356 страниц книги, за чьей синего, цвета родного неба, обложкой  таится неизбывный свет-сияние суровой, но  жизнетворной правды.     Автор не закрывает глаз ни на что из сущего.

Такие люди, как он,  – украшение и гордость Семиречья и всего Казахстана. Да и не только.  За их плечами сама история нашей былой сверхдержавы.  История нашей суверенной республики, сумевшей не только выкарабкаться из бездонной  ямы позорного Беловежья, но и задать отменный пример  другим новоявленным странам на путях многовекторной  интеграции с общемировой цивилизацией. 

Наконец, за их плечами и в их глубоко правдивом слове самое главное – славная история неизбывной любви и преданности своему родному народу и всем его честным людям, без чего дни и ночи нынешней нашей жизни неминуемо превращаются в бескрыло-тягомотную серую ленту.

Снимки из книги «На крутых виражах судьбы. О друзьях и товарищах».