Вторник
10.12.2024
05:36
Категории раздела
Любимый город мой [11]
Год Пушкина в Казахстане [14]
Год Пушкина в Казахстане. Год Абая в России
Во имя жизни [6]
Великая Отечественная война
Юбилеи [7]
Наши гости [4]
Поэзия [104]
Проза [36]
Наше наследие [7]
Встречи [1]
Эссе [31]
Переводы [4]
Сказки [6]
Миниатюры [3]
Astroliber [1]
Слово редактора [3]
Исторический калейдоскоп [2]
Песни об Алматы [18]
Поэзия: гости об Алматы [22]
Публикации в прессе [22]
Год русского языка [3]
Перышко [1]
Публицистика [3]
Зеленый портфель [2]
О нас пишут [1]
Вход на сайт

Поиск
Наш опрос
Какому источнику информации Вы доверяете?
Всего ответов: 435
Закладки
Друзья сайта

Академия сказочных наук

  • Театр.kz

  • Статистика

    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0
    Сайт учителей русского языка и литературы Казахстана
    Главная » Статьи » Альманах "Литературная Алма-Ата" » Поэзия

    Ольга Шиленко. Легенды о поэтах

    * * *
    Издайте меня на шершавых страницах,
    Без помпы и блеска, закладок и прочих…
    У книг простодушных неброские лица,
    У книг непродажных бумага попроще.

    Я помню те книги – они в моем сердце;
    Как странники в серых, истертых лохмотьях.
    …О добрые дали, о доброе детство,
    Все реже те гости в мой домик приходят.

    Все меньше в душе от огня Робин Гуда,
    И Овода жало не жалит в постелях.
    О косное время крикливого блуда,
    О черные книги на душных панелях.

    Снегин
    Он был Поцелуев, но неги
    хотелось ему, чистоты.
    И взял он фамилию Снегин,
    и белые вынул листы.

    Безгрешный, безбрежный, подлунный,
    писал молоком он стихи.
    Но если б он был Поцелуев?
    Но если б он был Поцелуев,
    воспел бы, наверно, грехи,
    вино и бесовские страсти,
    и, верно, на белых листах
    стихи отдавали бы красным
    и кровью играли в устах.

    Руфь
    Как хорошо, как больно жить на свете.
    Р. Тамарина

    Она твердила о любви
    и о каком-то там блаженстве.
    Совсем одна, о счастье женском
    мечтала в семьдесят свои.

    Сжав крепко руки под столом,
    мы улыбались и молчали.
    И, напоив нас чинно чаем,
    она взгрустнула о былом.

    Потом, закутавшись в шаленку,
    речь о Нью-Йорке повела,
    мол, давний старенький влюбленный
    звонит… во все колокола.

    О том же пело ожерелье
    на шейке тонкой, как былье,
    браслеты на руках и стрелки
    чулков капроновых ее.

    Что фронт, степлаг, стихи и муки,
    и неблокадных дней дневник?!
    Ту девочку назвать старухой
    не повернулся бы язык.

    Инна
    … Я станцую фанданго.
    Инна Потахина
    Ты вся была иная, Инна,
    тебя б душа не приняла,
    но мне во взгляде твоем синем
    досталось чуточку тепла.

    Мне так не нравилось, как летом,
    приметив нас издалека,
    ты, продававшая газеты,
    вдруг отбегала от лотка.

    И шла куда-то, как принцесса,
    вся ты – не ты, легка, горда,
    аристократка, поэтесса,
    как в те пресветлые года.

    И мучил стыд меня и ярость
    За ту стеснительность твою,
    За эту гордость, эту старость,
    за мою хату на краю.

    Я вновь почувствую утрату:
    – Как жизнь?
    – Как выключили свет!
    Не приходи ко мне, не надо,
    меня уже на свете нет.

    Прощальный жест. И, как принцесса,
    она меня вдруг обняла…
    Ведунья сердца, космос, бездна.
    О, как ее я поняла.

    Курдаков
    Мой берег вечный, река без края,
     волна и ветер…
     Е. Курдаков
    Он так любил дарить подарки,
    визиты, крылья и слова,
    что я боялась встреч тех ярких, –
    вдруг закружится голова.

    Он мог сказать: «А ты – явленье!»
    Всегда не жадный и простой,
    он схлопотал столпотворенье
    в своей клетушечке пустой.

    К нему ломились за участьем,
    за похвалой, за огоньком.
    Он дал поэтам каплю счастья,
    а сам остался ни при чём.

    Его б, наверно, задавили
    и он бы впал в запой и транс,
    когда б в отчаянье бессильном
    не вылетел в трубу пространств.

    Он улетел, как добрый ветер
    от всех возжаждавших похвал.
    Оставил лишь стихи поэтов.
    … Он ими двери подтыкал.
    Булат Лукбанов
    … Громко ругаясь, пришли рыбаки,
    срубили дерево счастья.
    Б. Лукбанов

    Он проводил нас к остановке,
    присел и грустно закурил.
    И так нежданно, так неловко
    вздохнул и тихо попросил:
    «Звони, лета идут к прохладе
    и надо зажигать костры…»
    Вскочив в трамвай, я крикну: “Ладно!”
    И позабуду те миры…
    Миры Лукбанова, сирени,
    верней, рассею их в себе, –
    деревья счастья, грозы, тени,
    изломы молнии в судьбе.
    И вспомню лишь, когда угрюмо
    мне скажут: что же ты, сестра,
    он так участья ждал… он умер
    от одиночества вчера.
    И я не удивлюсь. Отчаюсь,
    ведь знали, знали, что убьем
    его, как всех, своим молчаньем,
    а после смерти воспоем.

    Вячеслав Киктенко
    Заходит в окна листопад,
    уходит в двери.
    Вячеслав Киктенко
    Куда отплыл поэт Киктенко,
    набедокурив, натемнив,
    стихи в дремучие застенки,
    как караганы насадив.

    Кому поют его пичуги,
    скрываясь в сумраке ветвей?
    Ведь ни подруги нет, ни друга,
    ни даже с родины вестей.

    Пускай нелепый, угловатый,
    но он любил Алма-Ату.
    Сплошной стеной стоят утраты,
    и метлы снежные метут.

    То ль кудри мечутся, то ль тени,
    или, не тая, снег лежит?
    Так в чем же истина, в вине ли
    или в стихах, что жаждут жить?

    Ардак Еженова
    – Не выжига – не выживешь,
    не так живешь, не так…
    мир хрупок твой возвышенный, –
    сказала мне Ардак.

    От выжиги ли слышу,
    зайдя к вам на часок,
    под низенькую крышу
    на жиденький чаек,

    где весь ваш быт – спартанство,
    изгойство на гвоздях,
    подобье драки, транса,
    намеренный сквозняк,

    где сердце больно ноет
    от сытости людей…
    Закат печальной Хлои
    все ярче и светлей.


    * * *
    Узникам Степлага
    Человек оброс корою…
    Шахимарден

    В степи раскаленной, где ветра лишь гул,
    смотри, дико корчась, скрипит саксаул.
    Рукою корявой вцепился он в жизнь,
    как в глину, и в камень, и в синюю высь.

    Хоть чудится, будто вопит: «Караул!» –
    Нет… мышцы качает свои саксаул.
    И ящерка спит на коленке кривой,
    змея обвивает, а он – ничего.

    Причудлив рисунок, где судорг изгиб
    от схваток смертельных, где он не погиб.
    Истерзан ветрами, исхлестан песком, –
    напомнит, что станешь и ты стариком.

    …Но он изваял себя, как дирижер,
    что руки в симфонию жизни простер.
    Живая скульптура…
       Чу, пламени гул, –
    Горит на ветру, как поэт, – саксаул.


    Геннадий Кругляков
    Как медленно падало солнце…
    Г. Кругляков

    Поэт должен быть угловатым,
    колючим, надменным и злым.
    Кто выдумал это? Не надо!
    Поэт должен быть молодым.

    Он должен быть круглым, как солнце,
    и ласковым, как муравей.
    И, словно звезда из колодца,
    доступен и прост для людей.

    Мы знали такого поэта,
    но он закатился в Москву.
    Блистать неразменной монетой,
    мести ль в старых скверах листву?

    Как нимб, над его сединою
    восходят луна и мороз,
    И взгляд его кругл, как у Ноя,
    и полон младенческих слез.

    Категория: Поэзия | Добавил: almatylit (02.05.2008)
    Просмотров: 1638 | Рейтинг: 5.0/1
    Всего комментариев: 0
    Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
    [ Регистрация | Вход ]