Пудель Перестали нынче тати под моим окном стояти И заглядывать вовнутрь, принимая дурь за суть. Где вы, триллеры, и эти – там, где самый лишний – третий? Треугольник, словом, где в ахренительной еде?
Мне бы в обморок и в кому – повороту я такому Был бы радый горячо через левое плечо. И не вижу я тем паче, кто бы маленький пожарчик Мне разжёг, и я в огне – жарьте, жгите шкуру мне!
Или вот что – утопите. В море, озере, корыте, Чтоб мне было поделом, и не просто, а зело. Пусть я стану наркоманом: просыпаюсь утром рано – Забодал меня комар, и уже я наркоман.
Я такая, братцы, бяка – укуси меня собака, Задолби меня удод, загуди меня гудок. Зарубите, заколите! Ну, скорее, битте-дритте – Пусть случится что-нибудь волосатое на грудь.
Так сижу я на работе – философствываю вроде – Конь в футляре и в пальто, не зовёт меня никто. Где-то там проходят люди, но один, породы пудель, Благороден и красив – всё ж за ляжку укусил!
Оприходовал, короче – сдвинул дело с мёртвой точки. Будет вечером стоять за окном любимый тать!
К утру, часам к шести
Сакральный угомон, ненужные слова – Прервалась связь времён, кружится голова.
Потерянный сезон, ползучая молва, Промчится колесо, споткнётся Боливар.
Заледенелый клён, привычная тоска, Дурное отлегло от сердца, от виска.
У стареньких ворот колеблется зима, Идей невпроворот на краешке села.
Кристалл – твои глаза. Коралл – твои уста. В пещере, как Сезам, я ждать уже устал.
Небесный гомон стих, ночное рандеву – К утру, часам к шести, покойники плывут.
Едва ли для живых в замёрзшее окно Вымаливаю стих И мессу заодно.
Заплетающиеся перелётные мысли
в муравьином сознанье ощущенье полёта стюардессы касанье не пристёгнуто что-то
глубина мотиваций измельчала изрядно безопасностью клацнет кто-то пахнущий рядом
нам откроет кассандра вкус другого полёта ну-ка что нам на завтрак и какое вино там
беззаботные выси без претензий погода не спасает от мыслей скорлупа самолёта
зависаю в пространстве в это страшно поверить под лохматою властью беспощадного зверя
до сих пор неизвестно что он выкинуть может самолётное кресло из искусственной кожи
из искусственной мысли вылетает реальность заплетается рислинг в беспросветности дальней
совершенно внезапно в неизвестное сели не пойму это запад юг восток или север
в новый мир осторожно выношу свои ноги снова чувствую кожей я один на дороге
Поехал мой
Скажите в свете нынешних коллизий – Кричать бы стало сытое теля?
Совпала серость глаз и серость мыслей С таким же серым цветом бытия.
Стригу овцу, заблудшую в гречихе, Чихаю на капусту и горох...
Поехал мой советский старый шифер Куда-то за кудыкинский порог.
Я слышу, как сосед пускает слухи, хватается за звёзды и луну.
Но мне плевать – вокруг меня пир духа, И что-то там в вине идёт ко дну.
Из глубины души всплывает рыба – Нелепая смешная камбала.
И я иду продать её на рынок, Чтоб польза хоть какая-то была.
Подвернувшему ногу поэту Заблудился в Венеции – надо же! Ты ведь там – как у бога за пазухой, Мой дружок до конца не разглаженный, Не разгаданный, не распахнутый.
Заблудился в каналах и заводях, Словно рыба-сазан бестолковая, Что выходит, как правило, на люди Не расчёсана, не подкована.
Надышали Венецию гении, Насмотрели и что-то нащупали, Заблудился ты в ней тем не менее, Азиатски-прищуренный увалень.
Спотыкнулась лошадка каурая – Ах, какая досада вселенская… Дураки по Венеции с дурами Губят время своё повсеместное.
Не пошли твои ноги казахские, Подвернулися голеностопами... У Венеции было под маскою Не такое красивое что-то там...
Всё равно принесёшь запредельное, Сокровенное, тёплое людям ты. Возвращайся домой с понедельника, Недочитанный, недолюбленный.
|