“Это самый дорогой в мире город для путешественников! Второе-третье места после него делят Луанда, Москва и Лондон”.

Не знаю, что в точности имели в виду информационные агентства, - но за ту красоту и за те чудеса, которые путешественник встретит в южной столице, о которой я веду разговор, заплатить, по-моему, не жалко.

Впрочем, и само расположение города таково, что добраться до него требует значительной денежной суммы. И не только: еще и многих дней и большого терпения, если, конечно, не избрать путь по воздуху. Это местоположение города, быть может, неудобно для самих его обитателей, но зато жизнь у них – особенная, не похожая на жизнь других населенных пунктов планеты.

Разверните географическую карту, потом сложъте ее пополам по продольной, экваториальной линии – и вы отыщете пункт, о котором я веду речь, в правом нижнем углу, на юго-востоке. Можно сказать еще и так, что город находится в центре континента, именуемого Евразией.

Тот, кто избрал путь поездом с северо-западной оконечности материка, по мере движения впадает в унынье. Он находится в дороге четвертые сутки и уже не знает, чем себя занять. За окнами – ровные степи, солончаки, бескрайнее однообразие вечности. Путник утомлен и, больше того, разочарован. Ему невдомек, что эти великие пространства, подобно океану сибирской тайги, сберегаются Провидением для будущего человечества. Недоверчивый путник чувствует в этом пейзаже какой-то подвох. Уж не обманут ли он? Не заедет ли поезд в безлюдный простор на краю земли?..

Но вот вдалеке – непонятная дымка. Тучи? Туман? Через два-три часа эти тучи принимают странную резкую форму и застывшие очертанья. И путник гадает: если это и тучи, то необычайные, ибо они – не движутся совершенно. Из этого он может сделать заключение, что это вовсе не тучи. (Впрочем, путник отнюдь не всегда приходит к такому выводу. Помню, как-то ранним утром, по прилете сюда, в давно знакомый мне аэропорт, я ответил на вопрос командированного из Северной Пальмиры: - Нет, это не облака. - А что же? - заинтересованно спросил он. - Небесные горы. - Небесные?.. А! Значит, все-таки облака?)

Небесные горы! Если путник хоть немного компетентен, он знает, что здесь-то и расположена цель его долгого путешествия. Ну, наконец-то! Вот она!

Да, именно здесь, на границе безбрежной степи и растущей все дальше на юг гряды заснеженных гор с трудным названьем Тьен-Шанг и раскинулась южная, пестрая, чарующая красавица – Альмта.

Поезд больше не надобен. Железной дороги дальше нет. Но у жителей Альмты - вдоволь другого транспорта: в их распоряжении, кроме разнообразнейших автобусов, троллейбусов, трамваев и легковушек, еще и фуникулеры канатных дорог, и расписные кареты, и монорельсовый транспорт в проекте… И метро - красивейшее на свете, судя по разговорам о необходимости строить подземку, что ведутся вот уже второе десятилетие. (Справедливости ради должен сказать: покуда я писал эти строки, первая, сделанная начерно, линия метрополитена, кажется, уже пронзила почвы столицы).

Углубившись в город – хорошо бы весною, в мае, или же осенью, в сентябре, - путешественник окунается в зелень бесчисленных парков, садов и рощ. Их так много, что литераторы и ученые из России, в свое время отправленные сюда в эвакуацию или ссылку, писали, что город находится в лесу. О том, что Альмта – самый зеленый город мира, говорил и бессмертный иллюстратор “Моби Дика”: “Мне казалось, что иду по лесу. Дома совершенно скрыты деревьями”. Да! и в этом лесу поют по утрам свои песни дрозды, зяблики и скворцы; на солнечных полянках и увитых виноградом подоконниках воркуют голуби; среди елей, берез, тополей, сирени бьют и искрятся затейливые фонтаны, бегают по аллеям белки и кормятся прямо из рук…

Однако радоваться всему этому сможет не всякий, а только тот, кто прожил в Альмте достаточно долго и стал привычен к здешнему климату. Такой человек сумеет выжить и на Северном полюсе, и на юге Африки. Впрочем, лето здесь бывает не только по-аравийски убийственным, но и холодным, дождливым, грозовым – особенно в последние годы, когда началась активная переполюсовка планеты; зима же бывает и вялой, нездорово оттепельной, и по-сибирски суровой. Одна из причин таких метаморфоз – высокие горы, стеной заслоняющие столицу.

Впрочем, коренные, а вернее – истинные жители Альмты никогда не пеняют на горы, напротив, находят в них спасение. Там воздух чистейший, там виды – земного рая, там – исцеление плоти и расширенье души… Словно очистительные магниты, о коих немало сказано в Агни Йоге, любимой мною когда-то давно, горы притягивают к себе и людей, и птиц, и облака, и самый воздух небес. И над вершинами после полудня, как правило, стягиваются тучи, толпятся, ворчат громами и мечут молнии… Горы берут огонь на себя.

Но горы и потрясают город – в буквальном смысле слова. Я говорю о землетрясенье. Оно гонит людей из домов, под открытое небо. Наиболее сознательные и дисциплинированные из жителей Альмты, спешно собрав пожитки и выбежав на улицу, сидят на своих узелках и чемоданах часами, в ожидании, когда же начнет бушевать стихия, - ибо настоящего землетрясения так и нет, хотя, по слухам, быть ему надлежит непременно, причем быть ужасным. Есть, разумеется, и альмтиец, который относится к судорогам земли иначе. Когда ему кричат со двора: “Выходи! Скорее! Вот-вот затрясет!”, - он отвечает: “А я, знаете, люблю смотреть, как качаются люстра и мебель, и слушать перезвон бокалов и рюмок в буфете”.

Люди живут надеждой. В конце-то концов, все зависит от них самих, в том числе и возможность реальных проявлений подземной активности, и их частота, и степень их разрушительности. А жители Альмты, к счастью, довольно миролюбивы или, по крайней мере, отходчивы. Они обязательно извиняются друг перед другом после драки, а то и в самом ходе ее. Пестрая смесь далеко не всегда бывает взрывчатой.

Я сказал – “смесь”, но, пожалуй, это не надлежащее слово. Альмтийцы являют, конечно же, некое единство, но такое, которое не есть ни мешанина, ни однообразие. Это, скорее, живой поток близких друг другу индивидуальностей. В шортах и джинсах, в сари и сарафанах, в кепках и малахаях, пешком и на велосипедах, на роликах и на лыжах, в кроссовках, вибрамах и босоногие, - жители Альмты гуляют, едут, бегут, минуя мечети, соборы, синагоги, молельные дома… Все они как на подбор смуглые, светловолосые, черноокие, синеглазые; и каждый десятый из них – студент, каждый шестой – ученик. Эти необыкновенные люди знают все травы, цветы и коренья Небесных гор, по воскресеньям – дарят любимым эдельвейсы, в поисках легендарного мумиё взлезают на неприступные скалы, зимою ныряют в ледяные воды горной реки и, заключая в круг звезду и лотос, полумесяц и крест, исповедуют все религии на свете. И самый Свет.

Нет, я не в силах описать их без всяких пристрастий. Потому что и сам я – один из них. Мне трудно подобрать жителям Альмты определение единственно достойное, ключ музыкальный, рифму и ритм. Трудно сравняться в оценке с тем, что однажды, в единственно верной тональности, запечатлеет в священном Повествовании перо Высокого Ученика. Моя столица будет названа там “прекрасной землей”, “благодатным местом”, где многие души устремились навстречу Истине…

Я помню мой город, когда в нем не было еще небоскребов и иномарок и когда Слово Истины еще не звучало в наших дворцах и лачугах. Я застал Альмту маленькой, тихой, в одноэтажных постройках - скромных домишках с печными трубами, со ставнями на окнах, с непременным крошечным садиком, огородом и цветником.

Старая Альмта…Твои мальчишки играли в футбол и асыки, а девчата – в “классики” и бадминтон прямо на проезжей части улиц, потому что по улицам почти никто не проезжал. Разве иногда в застойную тишину врывался мотоциклетный рев: это проносился по городу в своем красном шлеме, сосредоточенный и аскетичный, соседский парень Валерий, в будущем - первовосходитель на Эверест. Помню и первый, еще одинокий троллейбус, за которым мы, ребятня, бежали вверх по проспекту, словно за чудом. И первые автомобили на наших улицах… Они были солидные, как большие жуки, а впереди, на капоте у них, горделиво высился маленький сверкающий олень…

- Как давно ты жил! - с благоговением сказала мне однажды молоденькая родственница. Из этого читатель, впервые услышавший об Альмте, мог бы заключить, что город мой достаточно молод. Но это не так. Он древен.

Здесь я, впрочем, невольно сбиваюсь. Выражение возраста и начала во времени всегда парадоксально. Так, мы говорим, “ранний период истории”, подразумевая как раз самый древний. Мы говорим: “первобытная, древняя эпоха”, имея в виду детство и юность человечества…

Поэтому указать подлинный возраст Альмты невозможно. Город древен и юн одновременно. И понимать это надо так, что он постоянно возрождается из забытья, из пламени и руин.

И сменил он при этом множество названий. Они в точности не известны, однако есть лестная для многих из нас гипотеза, что в первом тысячелетии до Рождества Иисуса именно наш город носил знаменитое гордое имя – Аль-Магатта, затем, в эпоху расцвета ислама, трансформировал это имя в Алла-Маат, а в век романтизма принял нынешнее свое прозвание – Альмта.

Лично мне нравится именно эта версия названия города: она благозвучна и поэтична. Об этом названии подробно и интересно писал Ануар, один из классиков нашей литературы, чей молодой облик, кстати, запечатлен на университетском фотоснимке рядом с моею мамой, в те годы сокурсницей будущего писателя.

Некоторые ученые, впрочем, готовы производить название “Альмта” от латинского “альта” - “высокая”, и это дает пищу для чрезвычайно тонких и безудержно смелых исторических сопоставлений. Однако другие столь же объективные исследователи относят истинное начало города к эпохе мальтийских завоеваний, полагая в этой связи, что “Альмта” - не что иное, как искаженное “Мальта”.

Об этом любопытном факте я каким-то образом прознал еще в детстве, будучи совсем мальцом, и лет в девять-десять увековечил сию гипотезу в первом своем стихотворном опусе. То были строки, если не ошибаюсь, следующего содержания:

Дед мой, прочтя эти строки и ласково меня похвалив, тотчас же, однако, заметил для моего вящего литературного развития:

- Сказать по правде, ты здесь немножечко исказил факты. Альмта не может целую тысячу лет слать привет Мальте. Мы лишь недавно (да и то, признаться, не очень достоверно) узнали о своем родстве с этим островом. Скорее, наоборот: Мальта, если это она построила наш город, должна бы слать ему с тех пор свой привет…

Через часок-другой я представил деду второй вариант того же сочинения, что-то вроде:

Дед сильно хвалил меня за столь искреннее проявление патриотизма и, к тому же, подчеркнул интересную рифму “пальм ты – Альмты”. Но другая рифма его удовлетворила не вполне:

- “Льдов” и “любовь” не очень-то рифмуются. Чувствуешь? – в слове “любовь” в конце стоит мягкий знак, звук “в” здесь мягкий, а в конце слова “льдов” мягкого знака нет и “в” здесь глухое…

Я соглашался с дедом. Просто потому, что любил и уважал его. С возрастом я понял, что, соглашаясь с ним, поступал совершенно правильно еще и по другой причине. Мало того, что дед мой знал толк в поэзии и порою сам с удовольствием писал небольшие стихотворения. С молодости он познавал поэзию, так сказать, еще и вживую, - благодаря тому, что был другом и духовным братом одного из классиков мировой литературы, Назыма Хикмета. Деду моему великий поэт посвятил некоторые свои стихи, о нем он вспоминал, оттаивая душой, когда томился в застенке за свои взгляды. Эти два человека, даже внешне, точно близнецы, похожие друг на друга, в юности поклялись быть верными друг другу, вместе они учились - в Москве, в Коммунистическом университете, а после, до самой смерти Назыма Хикмета, вели переписку.

Конечно, дедовские замечания по поводу моих первых стишат, хотя я и принимал эти замечания безоговорочно, были для меня как холодный душ. Холодный, но именно поэтому бодрящий…

Это ассоциативно напоминает мне, как в детстве, у нашего дома на Пролетарской улице мы с друзьями летом устраивали запруду в прохладном, прозрачном арыке и, с открытыми глазами, садились с головою под воду, словно внутрь объемного телеэкрана. И несколько секунд, задержав дыхание, я во все глаза рассматривал травинки на дне, камешки, пузырьки под водою – и скоро выныривал из канальца, как новорожденный, глядя уже на другой мир.