I

Ливень прекратился внезапно, так же резко и внезапно, как и начался. Еще несколько мгновений назад небо, потемневшее, со смутными очертаниями туч, которые под воздушным потоком нагромождались друг на друга, вбирало их в свою недосягаемую бездну и взамен выплескивало на город почти весь свой запас сезона ливневых дождей.
Два небоскреба были едва видны, да и то только своей нижней частью, как бы растворившись верхними этажами в небесах. Потоки ливня, подстегиваемые ветром, образовывали воздушно-водяную массу, заставляя прогибаться раскидистые ветви пальм, омывая поезда монорельсов, витрины магазинов и офисов и уже желто-глиняной рекой устремлялись вдоль улиц и проспектов куда-то туда, за город, в невидимые отсюда джунгли.
Эти ливни наплывали не один раз на день. Внезапно начавшись, они внезапно и обрывались, вновь даруя земле и всему тому, что находилось на ней, лучи юго-восточного солнца. И только батики, женские платки и платья вбирали в себя всю эту влажность непредсказуемых божественных небес.
Из окна офиса он взглянул на промытую ливнем эстакаду, которая из-за переплетенных дорог и автобанов слегка напоминала распятый осьминог с мелькающими по его шершавой коже разноцветными букашками машин.
Вдруг стайка мотоциклистов, совсем еще юных ребят, вынырнула из туннеля и с возгласами радости мимолетному солнцу рванула из центральной части города в сторону близлежащих деревень. У многих из них рубашки были расстегнуты на все пуговицы и плескались на солнечном ветру, словно флаги несравненной юности, обнажая их загорелые тела.
Позади одного паренька сидела девушка. Она тростинкой прильнула к нему, обхватив его руками. И в клубах выхлопного газа мелькнул красный платок, повязанный галстуком на ее шее.
Стайка юных мотоциклистов, лавируя среди потока машин, исчезла где-то вдали, в лучах заходящего солнца.
Услышав трель сотового телефона, он вздохнул и отвел взгляд от промытого небесными слезами окна...

II

«Внимание, водитель «Хонды» «девяносто девять-девяносто девять», возьмите влево», – провожая взглядом двухколесный мотоцикл, прокричал в рупор дорожный полицейский, стоя на оживленном перекрестке.
Кемал, четырнадцатилетний юнец, вынырнув на своей «Хонде» из мерно плывущего потока машин, устремился вперед, чуть раньше зеленого глаза светофора, едва не задев зад широкополого лимузина, который пересекал перекресток. Махнув рукой опешившему полицейскому, Кемал дал газу, и «Хонда», словно породистый жеребенок, который все ненароком выбегает из табуна, рванула по трассе, пугая дисциплинированных водителей и пешеходов, которые, в страхе отпрянув, взирали вслед мчавшемуся мотоциклу, оседланному Кемалом, и в клубах выхлопного газа проступали цифры его номерного знака: 99-99.
Кемал еще некоторые время покуражился на своей «Хонде», то поднимая ее на дыбы, то выпуская рукоятки руля и, разбрызгивая зеркальца луж, умчался в сторону своей деревни, что находилась в тридцати километрах от столицы.

III

Его уже потрепанная «Хонда» ничем особенным не выделялась среди других мотоциклов сверстников, которые имели таких же двухколесных коней – немецкой, японской или же южно-корейской марки. Все дело было в цифрах номерного знака. Если у других мотоциклы имели самые различные номера и самые различные цифросочетания, то во всей округе только у него, Кемала, был один и неповторимый номер – четыре девятки. Этот номер был его фамильной гордостью и своеобразной охранной грамотой, ибо этот номер ему подарил старший брат Бахаруддин. Когда отец Кемала год тому назад купил ему эту «Хонду», купил за хорошую учебу и еще за то, что Кемал помогал все лето отцу обслуживать на лодке туристов, то радости в его глазах не было предела. Он уже умел ездить на мотоцикле, но то были чужие, не его двухколесные кони, а здесь свой, собственный мотоцикл марки «Хонда», светящийся своей темно-синей эмалью, отражение на которой не скрывало, а наоборот, подчеркивало его подростковую радость в кругу завистливых сверстников. Он с гордостью выгибал свою впалую грудь, выпрямлял свои хрупкие лопатки, словно ожидая, что из них вот именно сейчас вырастут невидимые крылья ангела, которые взметнут его в безоблачную высь, только успеть бы сесть на своего двухколесного коня, только бы дать газу для разгона, только бы провожали его взглядами односельчане.
Именно с таким видом шел Кемал, придерживая свою новенькую «Хонду», и ему казалось, что работающие в поле люди оглядываются на его горделивое шествие, водители проезжающих машин своими сигналами салютуют ему, а он, Кемал, с чувством своего ребячьего достоинства шел к остановке пригородного автобуса, где на пятачке возле небольшого придорожного кафе собирались его друзья-ровесники, кто уже с мотоциклом, кто с мопедом, а кто пока еще с китайским велосипедом.
А брат Бахаруддин, видя сияющие счастьем глаза своего братишки, договорился с отделением дорожной полиции, чтобы номер его старого и давно уже отжившего мотоцикла был перерегистрирован на новенькую «Хонду» Кемала, благо он сам давно уже не ездил на мотоцикле, а пересел на малолитражку, автомобиль южнокорейского производства. При этом брат Бахаруддин поведал Кемалу семейную притчу о происхождении этого номера, состоящего из четырех девяток.

IV

Однажды дядя Бахаруддина по маминой линии привез на своем драндулете с коляской девушку из города. Это было давно, когда в соседнем Вьетнаме воевали с американцами, в небе иногда был слышен отдаленный гул истребителей, а по сельскому радио иногда передавали тревожные сообщения о сожженных напалмом вьетнамских деревнях. Но это все было относительно далеко от деревни дяди, куда он привез свою девушку и где вскоре женился на ней, ибо был еще молод и полон сил. Бахаруддин еще мальчиком был на этом свадебном ритуале. Его дядя, одетый в национальный наряд, восседал в большом свадебном кресле. Серьезный вид жениха подчеркивал торжественность свадебного ритуала и завораживал пришедших в гости односельчан. Бахаруддин до сих пор помнит вкус вареных яиц, подвешенных на разноцветной фольге к деревцу возле кресла дяди. Кругом сияли ритуальные светильники, сотворенные из разноцветной бумаги. Все тогда ели рис, специально приготовленный в больших чашах для этого свадебного торжества.
А спустя некоторое время после свадьбы дядя поведал мальчику Бахаруддину о том, как спас свою будущую жену от хулиганов, которые напали на нее глубокой ночью в городе, а точнее, как она, с обезумевшими от страха глазами, запрыгнула к нему, неизвестному молодому человеку, в коляску его мотоцикла, как крутанул он рукоять газа, как рванул его драндулет по темным улочкам города, как неслись им вдогонку голоса и проклятья обкуренной или опьяненной шпаны. И только где-то на окраине города он весело взглянул на нее, потерявшую дар речи, придерживающую рукой разодранный платок. И только широко раскрытые глаза в пол-лица и судорожно вздымающаяся сквозь ткань нейлонового платья девичья грудь напоминали о недавно пережитом ужасе.
А когда он ее успокоил и они решили перекусить в летнем ночном кафе, вдруг из тьмы ночи всплыла некая полусумасшедшая старуха и затряслась в беззвучном смехе, глядя своими выцветшими глазами на номерной знак их драндулета, а затем лукаво изрекла:
– О, четыре девятки! Храните их, этот знак принесет вам счастье...
И взяв без спроса недоеденную рыбу в пальмовом листе, растворилась в ночной тьме окраины.
Девушка для дяди Бахаруддина стала хорошей женой, и платок от хиджаба она носила с каким-то особым шиком, окаймляя им свой слегка выпуклый лоб и лицо с большими иссиня-черными глазами. «А ресницы ее выдержали бы с десяток крупных рисинок на весу», – не раз думалось мальчику Бахаруддину, когда он утром, за завтраком, украдкой поглядывал на нее перед уходом в школу.
Вот так дядя нашел свое счастье в жизни и, спустя годы, подарил этот номерной знак «99-99» Бахаруддину, когда тот повзрослел и с помощью своего отца купил себе мотоцикл. А еще года через два Бахаруддин привез на этом мотоцикле свою девушку, чтобы познакомить ее с родителями. А еще через полгода вновь была большая сельская свадьба. И был на этой свадьбе братишка Бахаруддина Кемал и видел, как его старший брат с торжественным видом восседал на ритуальном кресле, и так же, как и Бахаруддин когда-то, вкушал Кемал вареные куриные яйца, обернутые в разноцветную фольгу и подвешенные на небольшом деревце возле жениха. И односельчане так же, как всегда, ели вкусно приготовленный рис в больших обрядовых чашах. И всюду были развешаны светильники, специально для этого торжественного случая купленные в городе.

V

Ежедневные гонки на мотоциклах в вечернее время не всегда завершались успешно. Обычно караван из трех-четырех мотоциклов, двух мопедов и нескольких велосипедов выезжал из деревни по обочине шоссе, и здесь он распадался на отдельные группы. И обладатели мотоциклов мчались наперегонки до следующего населенного пункта.
Дорога иногда огибала пальмовые леса и плантации каучуковых деревьев, вела то вправо, то влево, то вверх, то вниз, ложилась извилистой темной лентой на невысокие холмы и возвышенности. На этом ландшафте высшим шиком являлось совершить своеобразный вираж на крутом повороте, чуть не касаясь коленкой шершавой поверхности асфальта. Не каждому мотоциклисту удавалось это проделать с первого раза, а юные обладатели мопедов и не пытались совершить этот головокружительный вираж, не говоря о мальчишках, несущихся на китайских велосипедах. Сколько раз приходил домой с изодранными коленками Кемал, но все же научился выделывать свой коронный вираж, а его сверстники со временем поняли и осознали, что им не тягаться с Кемалом в этом почти цирковом трюке, ибо мало надо было сделать этот вираж, но и сразу же после него необходимо поставить заключительную точку, а именно поднять мотоцикл на дыбы и проехать на одном колесе несколько метров. Так Кемал стал не только обладателем заговоренного номерного знака, но и лидером среди мальчишек, а может быть, потому и стал заправилой среди них, так как у него и только у него был этот номерной знак: 99-99.
И даже проныра Ли, сын хозяина небольшого китайского кафе, который был чуть старше его, хоть и все-таки смог раза два совершить этот вираж, но не в силах был поставить завершающую точку – встать на дыбы; ибо в этот самый момент он падал, вызывая смех и улюлюканье деревенских мальчишек. Да и номерной знак его мотоцикла был из таких цифровых сочетаний, что даже неудобно произносить его вслух.

VI

Месяц за месяцем Кемал осваивал на своей «Хонде» ландшафты местности. Ему уже были знакомы все дороги и закоулки близлежащих деревень, однако в большой город он еще не осмеливался выезжать.
Однажды Бахаруддин, убедившись, что братишка Кемал водит свою «Хонду», как лихой наездник, подарил ему ярко-красный мотоциклетный шлем. В сочетании с темно-синей «Хондой» этот шлем, надетый на голову Кемала, гармонировал с окружающей густой зеленью. Иногда сквозь придорожные заросли мелькал этот шлем, словно божья коровка, перебирающаяся из одного листа на другой. Кемал в этом шлеме представлял себя автогонщиком, почти знаменитым Шумахером, несущимся по извилистой трассе «Формула-1».
Однажды, когда он на крутом повороте сделал свой коронный вираж и поставил двухколесного коня на дыбы, то увидел хрупкую девушку, идущую вдоль обочины в его сторону. Он, сидя на мотоцикле, подождал, когда она пройдет мимо него и тайком проводил ее взглядом. Она на ходу искоса и лукаво взглянула на Кемала, который возвышался на сиденье своей «Хонды», и, чему-то усмехнувшись, быстрым шагом пошла вдоль шоссе в сторону остановки пригородного автобуса.
Кемал, словно лунатик, завороженным взглядом проводил ее, затем, повинуясь какому-то необъяснимому желанию, поехал на «Хонде» вслед за ней, обогнал девушку и вновь остановился в двух десятках метров от нее, и, подождав, когда она подойдет, вновь проводил ее заносчивым от мальчиковой беззащитности взглядом. И девушка вновь искоса и лукаво взглянула на Кемала и, пройдя мимо него, беззвучно засмеялась. И так продолжалось до самой остановки пригородного автобуса. И когда подъехал автобус и когда девушка вошла в него и села у бокового окна, Кемал дал волю своим необъяснимым чувствам. Он то обгонял автобус, который пыхтел по склонам, то заезжал вперед него, то ехал медленно сбоку наравне с автобусным окном, в проеме которого улыбалась эта неизвестная девушка. Она улыбалась только ему, Кемалу, который, блаженствуя, поднимал обе руки, приветствуя свою незнакомку, показывал руками на свободное сиденье своего двухколесного коня. А незнакомка, отрицательно качала головой, весело отказываясь от приглашения и только лишь слегка махала ему рукой.
А Кемал неистовствовал, его своеобразная пантомима напоминала эпизоды из театра теней, когда артисты этого театра приезжали к ним в деревню и показывали жестами и характерными позами сцены из далекого прошлого. Вдобавок водитель автобуса включил радиоприемник, и всю ближайшую долину наполнили попурри из малазийских и индонезийских мелодий. Под этот аккомпанемент милый Кемал жестами и мимикой изливал зарождающееся в его юной душе большое и неповторимое чувство первой любви.

VII

Ее звали Лэчан. Ее родители и предки принадлежали к сословию Баба-Ньеня*, однако в своем повседневном быту придерживались и современного китайского уклада жизни. Лэчан носила своеобразную самфу-жакет с брюками, а также блузку белого или голубого цвета.
Лэчан за время летних каникул решила немного поработать младшей продавщицей или помощником кассира, благо с математикой в школе у нее все было в порядке. И она с рекомендательным письмом своей школы, которая находилась в китайском селенье, устроилась на месяц к отцу проныры Ли, хозяину небольшого китайского кафе и кондитерской лавки. Вот в ней и работала Лэчан, а вечером уезжала автобусом к себе в деревню. В один из таких вечеров и увидел Кемал Лэчан по дороге к остановке пригородного автобуса. А затем зачастил в кондитер-скую лавку, где Лэчан работала младшим кассиром-продавцом. Покупал всевозможные китай-ские сладости и фруктовые коктейли и долго просиживал за столиком у окна, где поблескивал на солнце его двухколесный друг. Кемал изредка поглядывал на Лэчан, и, когда она, чувствуя на себе его взгляд, оборачивалась с улыбкой в его сторону, он смущенно отводил глаза к окну и вновь любовался своим мотоциклом. Когда старший продавец или хозяин лавки, отец проныры Ли, начинали коситься на Кемала и что-то беззвучно бурчать себе под нос, он, вздохнув, поднимался и, надев свой шарообразный шлем, выходил из лавки.
Однажды Кемал, набравшись храбрости, предложил Лэчан подвезти ее к остановке автобуса. Лэчан мило улыбнулась и ответила, что, может быть, в другой раз. В другой раз Кемал вновь предложил свои услуги, восседая на своем двухколесном коне, надев для солидности ветрозащитные очки. Лэчан смущенно зарделась и сказала, что в следующий раз она не откажется от его любезности.
Кемал, насупив брови, продолжал ее сопровождать на своем мотоцикле, чуть отстав от девушки, недовольно передразнивая:
– В другой раз, в следующий раз. Когда же он наступит, этот «следующий раз»?
И в такт его словам мотоцикл также недовольно фыркал, словно бы говорил: «Девушка, Кемал предлагает вам мое второе седло, которое всегда пустовало у него, а вы отказываетесь!..»
Лэчан, будто бы услышав и поняв мысли и Кемала и его мотоцикла, вдруг внезапно остановилась возле рекламного щита, оглянулась и, убедившись, что витрины кондитерской лавки не видны с этого места, голосом, не терпящим никаких возражений, заявила:
– Вот здесь завтра в это же время жди меня на своем мотоцикле. Так и быть, покатаюсь с тобой до прихода автобуса, – и в подтверждение своих внезапных слов топнула босоножкой несколько раз.
Кемал на радостях сделал свой коронный номер-вираж и, поставив своего коня на дыбы, проехался на одном заднем колесе на виду у изумленной Лэчан.
Вот так они и подружились: Лэчан, Кемал и его верный друг – двухколесный мотоцикл “Хонда”.

VIII

На следующий день Кемал уже с обеда начал готовиться к встрече. Первым делом он помыл “Хонду” автомобильным шампунем и еще каким-то распылителем, подвинтил, где надо, движок и колеса, заправил бочок и поставил в тени жилища. “Хонда”, игриво повернув вбок свое переднее колесо, вся была в ожидании предстоящей встречи. Кемал надевал то батик, один, другой, третий, то футболку с изображением башен-близнецов “Петронас-Тауэрс”, наконец, остановился на спортивней майке, на которой была изображена “Хонда”, вздымающая свои колеса над земными полушариями, причем заднее колесо находилась на Юге-Востоке Азии, там, где Малайзия, в одной из деревень которой ждет своей встречи с Лэчан будущий байкер Кемал. Облачившись в джинсовую пару, Кемал надел ботинки на толстой подошве, зубчатый след их протекторов был схож по отпечатку с шинами мотоцикла.
Задолго до времени назначенной встречи он уже был на посту у рекламного щита – места его первого в жизни свидания. Солнце медленно опускалось к закату, удлиняя на асфальте тени мотоцикла и восседающего на нем Кемала. Эта тень словно бы поглощала в себя светлую грусть ожидания. Мимо пролетали машины, но им не было никакого дела до подростка с мотоциклом у рекламного щита. А Кемала тем более это все мало интересовало, ибо он ждал только ее – Лэчан.
И когда в лучах заходящего солнца обозначился ее силуэт и лучи, словно нимб, окружали это небесное создание, подросток не выдержал и рванул на своем мотоцикле к ней навстречу. Лэчан, испуганно оглянувшись на витрины кондитерской лавки, села позади Кемала, робко обвив его спину руками, но первый же вираж “Хонды” заставил Лэчан забыть обо всем на свете и крепче прижаться к Кемалу, чувствуя грудью и щекой его напряженные позвонки сквозь джинсовую робу.
А Кемал по извилистой ленте шоссе все летел и летел вперед от теней заходящего солнца, слушая только музыку ветра, дыхание своей возлюбленной да мелодичный стрекот “Хонды”. И эта вечность, измеряемая этими неповторимыми мгновеньями, продолжилась даже тогда, когда подъехал пригородный автобус и Лэчан, поблагодарив Кемала, впорхнула в него, а Кемал на своей “Хонде” продолжал сопровождать ее автобус до самого дальнего поворота.

IХ

Проныра Ли на пятачке возле кафе-кондитерской своего отца разглагольствовал в кругу сверстников:
– У меня “Хонда” новой модели. У нее такие навороты и дизайн отличается от предыдущих моделей. И никто во всей округе не в силах обогнать меня. Даже байкер-профессионал уступит мне, если будет на мотоцикле другой марки.
Ребята, обступив новый мотоцикл проныры Ли, невольно любовались им. Блеск никеля и свежей заводской краски забивали модели и цвета их подержанных мотоциклов.
– М-да, что тут говорить, фирма есть фирма.
– На этом мотоцикле не стыдно и в Куала-Лумпур выехать, не то что по нашей округе красоваться...
– А Кемал? – лукаво спросил один из сверстников.
– А что Кемал, – насупил брови проныра Ли.– Посостязаемся и с Кемалом.
Кемал в это время беседовал по сотке с Лэчан, чтобы договориться о встрече у того памятного рекламного щита.
Увидев своих друзей-сверстников, что-то живо обсуждавших на пятачке у кафе-кондитерской, он подъехал на своей “Хонде” к ним.
Новую модель мотоцикла Кемал увидел еще издали и понял, почему собрались здесь его друзья и что живо они обсуждали.
Он остановил свою “Хонду” и, поглядывая на витрины кафе-кондитерской – не покажется ли Лэчан, – с чувством собственного ребячьего достоинства стал снимать с головы шлем и ветрозащитные очки.
– Кемал, – подбежал к нему Ибрагим, мальчишка, живущий по соседству с его домом. – Ли желает с тобой посостязаться наперегонки. Но учти, у него “Хонда” новой модели.
Кемал подошел и кивком головы поздоровался со всеми. Мельком взглянул на мотоцикл и произнес:
– Хорошая модель.
– Отличная, – самодовольно констатировал Ли, протирая бочок и зеркальце носовым платком, добавил: – Даю фору в один километр, но все равно меня не обгонишь.
– Посмотрим, – уклончиво промолвил Кемал, чувствуя, что отступать ему некуда и надо сразиться с этим несносным Ли.
– Не надо мне никакой форы, – решительно заявил Кемал. – Пошли! Я готов.
Они вышли, придерживая свои мотоциклы, на обочину шоссе, где проселочная дорога как бы огибала их селенье и вновь выходила на шоссе. Местами она была еле видна из-за густых зарослей пальм. Любознательные сверстники, предвкушая небывалое зрелище, потянулись за Кемалом и Ли. Кемал еще раз оглянулся на витрины кафе-кондитерской, пытаясь увидеть силуэт Лэчан, и, отбросив все лишние мысли, сосредоточился только на предстоящей гонке.
Решили определить расстояние для гонки в три круга проселочной дороги, что в среднем составляло пятнадцать километров.
Старт был дан у того самого рекламного щита, где когда-то Лэчан назначила ему свидание. Проныра Ли настаивал, чтобы старт был от указателя их селенья, но Кемал, следуя неясным порывам души, был непреклонен.
Когда двухколесные кони Кемала и Ли, набрав газу, готовы были сорваться с места, Ибрагим взмахнул пальмовым листом – и началась мотоциклетная гонка.
В это время на проселочной дороге совсем не было машин и мотоциклам было где развернуться. Колесо к колесу они мчались по проселочной дороге, их шлемы, красный Кемала и белый Ли, мелькали среди листвы. И только после первого круга, при выезде на шоссе были видны их прогнутые тела, которые почти слились с “Хондами”. Кемал почувствовал, что на втором круге при повороте на проселочную дорогу проныра Ли стал его обгонять, ибо сказывалась мощь “Хонды” новой модели. Но Кемал, не зря он был непревзойденным виртуозом виража на всю округу, видя, что на рытвинах и ухабах проныра Ли теряется и сбрасывает скорость, наоборот, увеличивал обороты, проскакивая эти самые рытвины и ухабы играючи, при этом еще умудрялся ставить своего двухколесного коня на дыбы, проезжая на одном заднем колесе мимо очумевшего Ли. Кемалом завладел неистребимый азарт соперничества. Он уже понял, что третий круг будет за ним, только надо удержать пока еще невидимое внешнему глазу превосходство. “Жаль, что не видит все этого Лэчан”, – мелькнула мысль у Кемала, когда он сворачивал с шоссе на третий, за-ключительный круг. Проныра Ли не отставал, но уже у него не было той спеси, которая вскружила ему голову в начале гонки. Он держался все неуверенней и неуверенней. Да тут еще внезапно начался ливень, превратив все вокруг, в том числе и проселочную дорогу в потоки безудержной воды. И эта водная стихия была Кемалу по душе, ибо он был мастером виража, а в ливень для настоящего мотоциклиста одно спасение в вираже. Поднимая снопы мутной воды, Кемал заслонял видимость для проныры Ли, и тем самым еще больше лишал его уверенности в своем превосходстве. И это несмотря на то, что у него была “Хонда” новейшей породы.
Ливень прекратился, когда Кемал выехал на финишную прямую, оставив далеко позади своего соперника Ли. И здесь Кемал еще издали среди своих сверстников у рекламного щита увидел Лэчан. Она игриво кружила зонтиком и, смеясь, хлопала в ладоши, аплодируя Кемалу, его двухколесному коню и их общей, убедительной победе. Кемал с возгласом: «Я победил!»  рванул к своей Лэчан. А мальчик Ибрагим, когда Кемал подъехал к рекламному щиту, дал отмашку тем самым пальмовым листом в знак окончания гонки и заслуженной победы Кемала.
Кемал видел только сияющие глаза Лэчан и очнулся, когда подъехал с удручающим видом на своей новенькой “Хонде” проныра Ли. Весь в грязи и мокрый от отшумевшего ливня. Кемал протянул ему руку победителя, но проныра Ли отдернул свою и исподлобья взглянул на Кемала. В глазах проныры Ли кипела нескрываемая злоба. Кемал махнул в ответ на приветственные возгласы своих сверстников, посадил на заднее сиденье Лэчан, и они совершили своеобразный круг почета до приезда пригородного автобуса.

Х

Рано утром Кемалу позвонила Лэчан и сказала, что у нее сегодня свободный день, который она заслужила за переработанные часы, и хотела бы весь этот день провести с Кемалем, и он может заехать за ней. Она сейчас у подруги в пригороде, там, где спортивные поля для игры в поло.
Кемала не надо было долго уговаривать, и он, приведя в порядок свою “Хонду”, помчался к Лэчан.
Пригород, где были поля для игры в поло, почти сливался с Куала-Лумпуром. Кемал в по-следнее время часто бывал в самом городе, проносясь на мотоцикле по его широким улицам и проспектам. Но одно дело, когда он один, и совсем другое, когда вместе с Лэчан. И от радости, что весь день он будет рядом с ней кататься по городу, а может быть, они перекусят в каком-нибудь кафе, он мчался вдаль по шоссе, напевая веселую песню воскресного дня. Подъехав к спортивному полю, он пересчитал свои ринггиты, предусмотрительно взятые из дома. “Должно хватить”, – решил он и позвонил Лэчан:
– Наездник ждет свою наездницу. Как говорится, конь для прогулки подан.
– Сейчас ты увидишь настоящего коня,– смеясь, ответила Лэчан.
И спустя два-три мгновения из конюшни вы-скочили два породистых коня, специально наезженных для игры в поло. На одном, саврасой окраски, восседала Лэчан, и на другом, из породы гнедых, ее подруга, которая работала здесь, ухаживая за конями у одной богатой семьи. Им и принадлежало это спортивное поле для игры в поло. И сейчас, пока хозяева еще отдыхали, Лэчан с подружкой решили вывести коней для утренней прогулки.
Кони понесли их по гаревой дорожке, иногда забегая на само поле, так как привыкли больше находиться на нем в азарте игры, закусив удила, метаться из одного края в другой вслед за ярким мячом.
Кемал сел на своего двухколесного коня и по-мчался за ними, быстро обогнав коней, а они, испугавшись урчанья его мотоцикла, выскочили на центр поля, неся на себе смеющихся наездниц.
Лэчан уступила своего саврасого Кемалу. И он, никогда не ездивший верхом, неуклюже взгромоздился на коня и неумелыми руками стал дергать поводья. Конь закапризничал, стал подниматься то на дыбы, то только на передние копыта, стараясь скинуть Кемала, ибо конь почувствовал его неопытность. И это удалось коню. Под хохот подруг конь подбросил Кемала, весело за-ржал, обнажая крепкие желтые зубы и, почувствовав свободу удил, стал метаться по полю, оставив бедного Кемала на ярко-зеленом газоне. Но Кемал не обижался, он, наоборот, смеялся вместе с Лэчан и ее подругой. Ему все нравилось и было по душе: и этот солнечный день без ливня, и это спортивное поле с конями на зеленой траве, и подруга Лэчан, и, разумеется, она сама, пригласившая его, Кемала, провести вместе весь этот свободный день. Затем он, лежа на траве, долго любовался, как Лэчан с подругой верхом на конях пасовали широкими клюшками друг другу мяч, но больше не решался сесть на коня. И спустя некоторое время Лэчан и он попрощались с по-другой и, сев на свою “Хонду”, умчались в город. И вновь Лэчан щекой и грудью чувствовала позвонки Кемала сквозь его спортивную майку. А Кемал вновь слышал музыку ветра, шелест шин и дыхание своей возлюбленной.

ХI

Они оставили мотоцикл у стоянки и пошли в парк птиц и орхидей. На большой площади парка не умолкал гвалт тысяч пернатых, собранных со всех сторон света. Орхидеи, насчитывающие до несколько сотен разновидностей, пестрели до ряби в глазах. А как они благоухали и как были красивы! Лэчан и Кемал то и дело фотографировались на фоне различных клумб, а некоторые птицы смело садились им на руки и клевали с пальцев зернышки риса. А чуть выше этого парка расположился парк бабочек. Пестрая и разноцветная тьма бабочек окружила их. И все они были такими яркими, что не сразу разберешь, где бабочка, а где цветок. Бабочки были доверчивы к людям, и их можно было спокойно пересаживать с листвы себе на палец. Лэчан позировала перед Кемалом, держа двумя руками за крылья то одну бабочку, то другую. А тысяча бабочек роем кружилась над головой Кемала. Потом они наблюдали за коконами в специальном инкубаторе сквозь толщу стекла и видели, как созревших бабочек выпускают в вольер с цветами.
Приятно утомленные, они вышли из этих райских кущ и присели немного отдохнуть в одном из маленьких, уютных кафе, взяв рис, рыбу, завернутую в пальмовый лист, приготовленную на пару, и фруктовые коктейли.
– Как все здорово, – не унималась Лэчан. – И возвращаться неохота.
– Давай сходим в Синема-сити на какой-либо фильм, – резонно предложил Кемал, заедая кусочки рыбы рисом.
– Конечно, пойдем. Успеем еще, у меня уйма свободного времени.
– Не мешало бы мне заправить свою “Хонду”, – вспомнил Кемал.
– Послушай, Кемал, а правда, что сила и неукротимость твоей “Хонды” в сочетании цифр номерного знака – “девяносто девять – девяносто девять”?
– И в нем тоже, хотя все зависит не от марки мотоцикла и его номерного знака, а от мастерства его наездника, – горделиво улыбнулся Кемал. – А четыре девятки, это число на самом деле для нашей семьи магическое. Ты же знаешь, что у меня даже на сотовом телефоне последние цифры – 99-99.
Кемал, помолчав немного, поведал Лэчан давнюю историю дяди по маминой линии, рассказанную ему братом Бахаруддином.
– А тебе откуда известно про это магическое число, – заинтересовался Кемал.
– Да все этот несносный Ли. Недавно сидел с друзьями в кафе и рассуждал, что причина его проигрыша кроется в твоем номерном знаке. А так бы он победил на тех гонках. Вечно мешает работать этот Ли. То ему дай рисовое печенье, то пирожное, то кофе, то коктейль. И главное не платит, а мне потом отчитываться перед старшим продавцом, а он докладывает обо всем этом его отцу. И вечно пристает: – Давай покатаемся, давай покатаемся...
– А ты что?– насторожился Кемал.
– А я, – смутилась Лэчан, – конечно, отказываю... И лукаво улыбнувшись, добавила:
– Знаешь что я ему однажды сказала?
– Что?
– Когда у твоей “Хонды” будет такой же номер “четыре девятки”, тогда, может быть, и соглашусь.
– А он что? – не унимался Кемал.
– А он взбесился и ушел, хлопнув дверью. И опять не заплатил.
Кемал удовлетворительно хмыкнул и пошел рассчитываться за трапезу...
После просмотра фильма, где легендарный Брюс Ли спасал прекрасную Лэчан, они вышли из кинотеатра, когда уже стемнело. Обсуждая сюжет картины, направились в сторону мотоциклетной стоянки. По дороге, подтрунивая над Лэчан, Кемал спросил:
– А тебя, наверное, назвали в честь главной героини фильма?
– Нет, – ответила Лэчан. – Бабушка сказывала, что в давние века жил некто по имени Сюй Дэ-янь, приближенный князя Чэня. Вот он и женился на принцессе Лэчан. Когда князь Чэнь состарился, Сюй Дэ-янь сказал своей жене: “После смерти князя Чэня, мне кажется, власть перейдет в руки влиятельных придворных, а это будет   означать нашу разлуку. Может быть, в разлуке наша любовь не увянет и мы захотим снова увидеть друг друга. Для этого нам следовало бы иметь какой-нибудь знак”.
С этими словами Сюй Дэ-янь разбил на две части круглое зеркало, и каждый из них взял свою часть. Затем они условились, что каждый год в этот же день, что бы ни случилось, они будут стремиться к встрече на этом же месте.
Когда Чэнь умер, Сюй Дэ-яня схватили придворные и отправили в далекую ссылку, а Лэчан стала фавориткой придворного Ян Су.
Вскоре Сюй Дэ-янь был освобожден. И он отправился в город. И на том самом месте он увидел своего старого слугу, продававшего разбитое зеркало. Это как раз была вторая часть, оставленная для Лэчан.
Взволнованный тем, что жена не забыла его и хочет с ним встретиться, Сюй Дэ-янь тут же написал и передал слуге следующие поэтические строки:

 Ушли и зеркало, и любимая,
 Зеркало вернулось, а любимой нет.

Получив эти проникновенные строки, Лэчан горько заплакала. Ян Су, узнав обо всем происшедшем, позвал Сюй Дэ-яня и устроил ужин, на котором вернул Лэчан ее мужу.
Вот так эта история легла в основу поговорки: “Разбитое зеркало снова кругло”, что означает соединение разлученных сердец, – поведала Лэчан Кемалу древнекитайскую притчу. – В честь этой принцессы Лэчан бабушка меня и нарекла этим именем. И всегда заклинала, чтобы зеркало моей судьбы никогда не разбивалось.
Лэчан робко и благодарно прижалась щекой к спине Кемала. И они продолжали кружить на “Хонде” по ночным улочкам города.
Город был весь залит огнями. И темного, ночного неба даже не было видно в просветах между небоскребов. И только полная луна напоминала, что выше этих высоток есть еще и небесная высь. И башни-близнецы “Петронас-Тауэрс” сияли всеми своими многочисленными окнами, и даже они понимали, что им не достать этой полнотелой луны.
Кемал вел свою “Хонду” осторожно, не как днем, ибо ночные улицы города были полны гуляющих прохожих. Он не заметил, как они    въехали на одну из полутемных улиц, слегка освещаемых красными фонарями. Какие-то мужские тени забегали в подъезды, а некоторые из праздно шатающихся взирали на многочисленные окна-витрины, в проемах которых видны были женские полуобнаженные тела при тусклом свете красных бумажных фонариков. И во всем этом был некий обман и некая тайна и этой улочки и этой ночи.
– Кемал, сворачивай в сторону, – взмолилась Лэчан.
Кемал из разговоров старших сверстников знал, что где-то в Куала-Лумпуре есть такие улочки, где женщины продают себя, а мужчины покупают их, выбирая себе по вкусу и настроению. Но что он сам окажется здесь и именно вместе с Лэчан не могло ему присниться и в самом кошмарном сне.
Кемал, чувствуя умоляющие руки Лэчан и ее прерывистое дыхание, которые молили его быстрей уехать отсюда, сделал свой коронный вираж и свернул резко вправо на более спокойную улицу.
Пожилой пьяный китаец, стоявший на перекрестке, провожая взглядом Лэчан и Кемала, крикнул им вслед:
– Эй, молодежь, куда вы мчитесь от веселого квартала персиков и слив*.
И, смачно сплюнув, расхохотался.