Закрыв за ним дверь, она едва добралась до дивана, и устало свалилась в смертельном бессилии, впав на какое-то время в спасительное полузабытьё…
 Потом постепенно силы стали возвращаться, а вместе с ними в области сердца, как бы образовался некий вакуум, который по мере пробуждения вдруг стал быстро наливаться такой беспросветной тоской, что она вначале тихо и жалобно застонала как от невыносимой боли, а затем беззвучно заплакала. Жаль ей было себя до изнеможения…

…С самого раннего детства она знала и привыкла к тому, что красива. Об этом  столь  сладостном для любого женского существа событии поначалу, неизменно и радостно улыбаясь, извещало  щедрое утреннее солнышко; ласково шелестели под окном клейкие листья берёзы; тихо нашёптывало медовое разнотравье сразу за поскотиной; сладко ворковали вечно влюблённые голуби на карнизе; чуть грустно вопрошали печальные глаза матери и дарили неизъяснимое тепло тяжёлые отеческие ладони, нежно гладящие на ночь детскую головку.
Потом были ревнивые взгляды одноклассниц и молоденьких учительниц в школе; первые неумелые знаки мужского внимания застенчиво-дерзких сель-ских подростков; странно и сладко волнующие глаза взрослых парней, с должным пониманием и восхищением оценивающих девичью стать и яркую красоту подрастающей для кого-то невесты. Но рождена была она не для села…
Была учёба в городе, потом журналистские будни и… встречи, встречи, встречи… В том сумасшедшем калейдоскопе лиц и судеб человеческих были и первые сладостно-безумные влюблённости, и первые болезненные разочарования с неизменными потерями и расставаниями. Потом было первое замужество, рождение дочери и какой-то совершенно безболезненный развод…

Недостатка в активно-агрессивном мужском внимании она не испытывала никогда. Ей говорили, да она и сама отлично знала, что очень похожа на голливудскую звезду тех времён знаменитую —Элизабет Тейлор. Столь разительным было то необычайное сходство, что после выхода на экраны американского фильма «Клеопатра» с Лиз в главной роли, популярность нашей красавицы достигла угрожающих размеров настолько, что пришлось смилостивиться и принять предложение руки и сердца уже известного в журналистских кругах и довольно оборотистого в деловом мире молодого и интересного мужчины.
Второе замужество оказалось более удачным, семейная жизнь вошла в достойное русло и потекла своим размеренным темпом. Пожалуй, даже, несколько через чур размеренным, постепенно переходящим в затягивающую рутину.
Всё это требовало некоего исхода и поскольку супруги были людьми творческими и пишущими, он написал несколько небольших рассказов и даже выпустил маленькую книжку.
У неё же и раньше была неодолимая тяга к стихо-сложению, а тут, видимо, накопившийся потенциал житейского опыта и женской чувственности, достиг некой критической массы и из неё буквально потекли стихи. Это были искренние, бесхитростные излияния женской души, ну, скажем, настолько, насколько вообще такое  возможно. Но как бы то ни было, стихи её были явно не бездарны, и мало-помалу стала она довольно регулярно публиковаться в периодической печати, а потом издала несколько поэтических сборников. Молодая и талантливая поэтесса была отмечена в литературных кругах.
К тому времени с мужем у неё сложились довольно деликатные отношения. Он, хорошо разбиравшийся в литературе, конечно же, не мог не заметить того, что литературное дарование его супруги было значительно ярче его собственного и это порождало некое негласное ревнивое чувство, которое теперь нужно было преодолевать не без скрытой зависти и досады. И в этом нет ничего необычного, ибо такое встречается сплошь и рядом, когда оба супруга люди творческого склада.
Кроме того, обе стороны уже чётко разобрались во всех достоинствах и недостатках друг друга, причём вторые стали явно перевешивать на весах сравнения, не оставляя места спасительным иллюзиям.
Ну и всем известно, что ничего так не обесцвечивает и    не обесценивает   женской красоты,   как   ежедневное и еженощное тесное общение на, увы, слишком уж ограниченном пространстве общей жилплощади незабвенных времён строительства так и недостроенного социализма.
Словом, супружеское счастье совместного проживания вполне уже вызрело и успешно достигло некоего состояния неустойчивого равновесия, когда любая, самая ничтожная случайность способна стать решающей и даже роковой.
А тем временем женская красота и сексуальная привлекательность её достигли такого своего апогея, такого всесокрушающего блеска, что стали вполне угрожающими для изрядно уже потрёпанных жизнью митральных клапанов и склеротических сосудов ветшающих мужских организмов, и совсем уж губительными для их стремительно убывающей сексуальной потенции на фоне катастрофически молодеющей аденомы предстательной железы, изнуряющих неврозов, дурных привычек, нездорового образа жизни и гибельных экологических проблем.
Нет, специально она не изменяла мужу (в отместку там или по причине другой какой вредности), нет. Просто всё это как-то получалось само собой, спонтанно, непроизвольно и порой вообще непредсказуемо. Вроде ничего такого и не предвиделось, — а на тебе! Как снег на голову! Словом, неожиданность и, увы, не всегда приятная.
Но ей, в общем-то, нравилось быть эдакой загадочно-непредсказуемой баловницей Судьбы, капризы которой были бы законом для мужского поголовья планеты, пылающего жгучим вожделением и знойными страстями. Иногда такое удавалось и довольно недурно. Но в большинстве случаев, честно говоря, любовные приключения не давали полной услады её требовательному сердцу и ядреному бабьему телу. Вырождается мужик как вид, и, увы, теперь это уже ни для кого не секрет, потому как каждый (и он, и она!) ежедневно испытывает на себе (и под собой!) жестокую неоспоримость этого печально-угрожающего факта…
Так в суете-маете стремительно пронеслись быстротекучие годы, как-то незаметно и подло подкрались маячившие вроде бы вдалеке пенсионные годы. Неожиданно погиб при загадочных обстоятельствах муж, живший перед этим в Сибири, куда ей пришлось выезжать, чтобы в рисковых условиях и полукриминальных приключениях отвоевать кое-какое наследство, позволившее доживать оставшиеся дни в относительном материальном благополучии.
У неё есть любимые дочь и внучка, проживающие неподалёку в оставленной им трёхкомнатной квартире. Сама она живёт одна в достатке, в большой благоустроенной квартире в хорошем жилом районе прекрасного большого южного города. Пописывает стихи, печатается иногда. Встречается с поэтами, художниками… Имеются у неё и сверстницы-подружки, правда, стервы все изрядные, но все-таки какие ни какие, а подружки…
 Словом, всё вроде бы (тьфу, тьфу, тьфу!) путём, но… но нет душевного комфорта, а порой подкатывает такая черная тоска, что выть хочется… А всё потому, что – одна! Да, да, да, несмотря на всё про всё, — а как не крути – одна!
А почему, спрашивается? Ведь посмотришь в зеркало: вполне ещё красивая женщина, пусть уже и не первой молодости (и не второй, ляд бы побрал!), но всё же если с мылом-то умыться, да подкраситься, да причёску сделать, то… берегись мужичьё!
Только вот чего нет, того – нет! Нет мужиков вокруг, а ведь сколько было! И размеров разных и расцветок! Выбирай, – не хочу! А теперь?..
Кто повымер уже, кто постарел-подряхлел аж мхом порос и ни на что уже не способен. Правда, поглядывают ещё вдовцы да брошенные, но, как правило, всё это уже отработанный материал и уценённый товар, или, как теперь говорят, «second hand»! Беда, одним словом…

И вот неожиданный телефонный звонок…Голос вроде бы знакомый, но вспомнить никак не удаётся… Спрашивать неловко, а памяти никакой! Наконец-то назвался!
— Боже, какая радость! Откуда… какими судьбами… надолго ли? Конечно же приезжай, вот тебе адрес…жду!..
 …Давненько не виделись! Изменился конечно, погрузнел, постарел, а глаза те же: властные и добрые… Вспомнила его губы, руки, запах мужской с хорошим парфюмом…Умён по-прежнему, хохмач…— Словом, он из тех давних и немногих, кого вспоминаешь с благодарностью и тёплой грустью…

…Вечер удался на славу: воспоминания, смех, танцы, полумрак…ну, и всё прочее… Всё было замечательно, но в сознании её постоянно пульсировала одна и та же навязчивая мысль: «Ну хоть бы букетик какой, ведь столько лет! Или сувенир памятный, пусть недорогой, но обязательно с подтекстом, с напоминанием… Ну, что же ты такой невнимательный!.. Эх, досада, всё испортил, чудак!».

Ночь почти не спала: храпел, как заведённый…Да и отвыкла уже от соседства в кровати постороннего… Выпила снотворного, а ни в одном глазу, только голова дико разболелась! Ни тебе душевной радости, ни телесной! Тоска, опять тоска проклятущая, только ещё более едкая, что ли? Поднялось давление…Скорее бы уж утро…
…Только вроде как заснула, как он засобирался. Пора, видите ли. Встала, приготовила наспех оладьи, напоила кофе… и едва дождалась, когда уйдёт!
Закрыв за ним дверь, она едва добралась до дивана и устало свалилась в смертельном бессилии, впав на какое-то время в спасительное полузабытьё…
 Потом постепенно силы стали возвращаться, а вместе с ними в области сердца как бы образовался некий вакуум, который по мере пробуждения вдруг стал быстро наливаться такой беспросветной тоской, что она вначале тихо и жалобно застонала как от невыносимой боли, а затем беззвучно заплакала. Жаль ей было себя до изнеможения…
…Наплакавшись всласть, она машинально стала было прибирать в квартире после вчерашнего, как вдруг в прихожей в самом тёмном углу вешалки наткнулась на незнакомый свёрток. Развернула и… ахнула! В руках у неё была роскошная  летняя женская шляпка, входившей в моду модели из-за дикой жары нынешнего лета!..
Мир вокруг преобразился вмиг! И недомоганий как не бывало! Она громко, во весь голос запела, явно и отчаянно фальшивя, как в дни беспечно-радостной юности, и закружила по комнате, кокетливо придерживая одной рукой изумительную шляпку и придерживая другой полу старенького уже халатика!
— Ах, милый, милый, милый, — умильно напевала  она со слезами благодарности на «потёкших» глазах, - а я-то, дура неблагодарная, так низко и по-бабьи обидчиво думала о тебе, таком заботливом и скромном! Рыцарь ты мой ненаглядный, принц ты мой светлый… 
Тут резко ударил звонок, и она метнулась было к двери (это Он, Он вернулся!), но звонил телефон (это Он звонит из автомата!).
Медленно (едва сдерживая себя!), безотчётно повинуясь какому-то даже ей непонятному женскому кокетству, подняла трубку, чтобы слукавить, сделав вид, будто ни о чём ещё не догадывается, чтобы потом, после его признания сполна излить ему всю нежность переполненного благодарностью сердца и томно, как в былые времена, глубоким грудным голосом произнесла своё умопомрачительное: «Алло!»…
— Аллё, Вероника Ивановна, это я, Людочка! Извините, что беспокою так рано, надеюсь, не разбудила, но разрешите забежать прямо сейчас, а то с утра уже такой солнцепёк, что одуреть можно… Я вчера забыла у Вас шляпку… Аллё, аллё… я  Вас не слышу-у-у…